Модернизм и постмодернизм в политологии: 12.3. ПОСТМОДЕРНИЗМ В ПОЛИТИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ
12.3. ПОСТМОДЕРНИЗМ В ПОЛИТИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ
В последние десятилетия XX века в нескольких областях — в архитектуре, живописи, литературе и т.д. началось развитие течения мысли, получившего название «постмодернизм». У Современности оказалось множество проблем, на которые и обратили внимание представители нового направления в политической мысли.
Политические теории, представленные в предшествующих разделах учебного пособия, продолжают сохранять свое значение в основном потоке политической мысли. Тем не менее, следует признать, что постмодернизм оказывает все более сильное влияние на социальную теорию. Внутри самого постмодернизма уже можно идентифицировать несколько течений. Он представлен также несколькими крупными именами.
Рассматривая постмодернизм, нам придется выйти за пределы собственно политической теории и выйти на междисциплинарное пространство. Постмодернизм удобнее рассматривать не как собственно политическую, а скорее, как социально-политическую теорию.
Хотя многие теоретики политики продолжают по сей день считать постмодернизм своего рода фантомом и предпочитают просто переждать нашествие этого странного поветрия в интеллектуальной моде, другие настаивают на его серьезности и долговременности. Однако, поскольку спор вокруг постмодернизма стал заметной вехой нашего времени, имеет смысл уделить ему внимание.
Отметим, прежде всего, что среди современных теоретиков-постмодернистов существует огромное разнообразие, поэтому довольно трудно сделать какие-то обобщения, с которыми согласилось бы большинство из них. Тем не менее, попробуем выделить основные идеи, с которыми постмодернизм ворвался на теоретическую сцену западной академической науки:
1. Произошел радикальный переворот, в результате которого обще-
ство Модерна сменилось постмодернистским обществом (Бод-рийяр, Крокер).
2. Хотя действительно имеют место серьезные перемены, постмодернизм вырос из Модерна и является его продолжением (неомарксисты, например Джемесон, Лаклау, Муффе, а также постмодернистские феминистки Фрэзер, Николсон и др.
).
3. Модерн и Постмодерн не следует рассматривать как отдельные эпохи, а как продолжительные во времени взаимоотношения, причем постмодернизм всегда выступает с критических позиций по отношению к модернизму (Смарт).
Разумеется, представленные подходы грешат изрядным упрощением на фоне исключительного разнообразия постмодернистских идей, однако они все же дают представление об основных спорных моментах. Скажем больше, имеются разногласия даже по поводу того, что собственно означает сам термин «постмодернизм» и производные от него слова.
Постмодерн относится к исторической эпохе в целом, которая следует за периодом Модерна (Современности). Постмодернизм относится к продуктам культуры (в изобразительном искусстве, кино, архитектуре и т.д.), которые существенно отличаются от культурных продуктов эпохи Модерна. Постмодернистская социальная теория — способ мышления, отличный от современной социальной теории.
Начнем с первого понятия — Постмодерн. Действительно, идея о том, что эпоха Модерна подходит к концу, сегодня широко распространена.
Некоторые авторы даже называют конкретную дату перехода от Модерна к Постмодерну — 15 часов 35 минут 15 июля 1972 года, то есть когда был разрушен знаменитый дом «Притт-Айго», памятник архитектуры Модерна в Сент-Луисе (так, по крайней мере, считает Ле-мер). Этот огромный дом символизировал веру модернистов в то, что чем масштабней и величественней являются общественные здания, тем меньше человеческого несчастья и бедности будет вокруг. Разрушить этот символ значило признать неспособность решить проблему бедности не только со стороны модернистской архитектуры, но и Модерна в целом. Таким образом, разрушение здания стало отражением различий между модернистами и постмодернистами по поводу того, возможно ли в принципе найти рациональное разрешение проблем общества.
Возьмем еще один типичный пример — программа «Великого общества» американского президента Линдона Джонсона. Это был классический образец веры общества Модерна, что оно может сформулировать рационально обоснованные и реализовать на практике программы, которые приведут к разрешению общественных проблем.
В отличие от него, президент Рональд Рейган даже не пытался провести какие-либо крупномасштабные программы. Поэтому некоторые теоретики полагают, что его деятельность была типично постмодернистской, поскольку в основе ее лежало неверие в возможность дать один рациональный ответ на самые разные проблемы. Таким образом, по их мнению, в какой-то момент между администрациями Кеннеди/Джонсона и Рейгана Америка перешла из Модерна в Постмодерн. Характерно, что время совпадает с разрушением модернистского символа.
Второе понятие — постмодернизм, относится к сфере культуры, в которой, как утверждают его адепты, происходит замещение продуктов Модерна постмодернистскими.
Наконец, перейдем к третьему понятию — постмодернистской социальной теории. Как известно, модернистская (современная) социальная теория стремилась найти универсальные, внеисторические, рациональные основания для анализа и критики общества. Так, для Маркса в качестве такого основания выступало бытие, для Хабермаса — коммуникативный разум.
Постмодернистское мышление отрицает подобные основания и может быть охарактеризовано как релятивистское, иррациональное и нигилистское. Вслед за Ницше и Фуко, постмодернисты ставят под сомнение саму возможность оснований, считая, что они создают привилегии для одних групп и принижают значение других, давая власть одним и ограничивая ее у других.
НАРРАТИВНОСТЬ (повествование) — фундаментальный компонент социального взаимодействия, состоящий в том, что «кто-то рассказывает кому-то, что что-то произошло» (Б.Смит). Культуры аккумулируют и транслируют собственный опыт и системы смыслов посредством нарративности, запечатленной в мифах, легендах, сказках, шутках, анекдотах, романах, коммерческой рекламе и т.д. Способность быть носителем культуры неотделима от знания смыслов ключевых для данной культуры повествований. Нарратив-ность играет роль линзы, сквозь которую по видимости не связанные и независимые элементы существования рассматриваются как связанные части целого.
Такой подход был обоснован известным постмодернистом Жан-Франсуа Лиотаром.
Прежде всего, он идентифицировал современное (научное) знание как своего рода единственный великий синтез, то есть мета-дискурс, который можно проиллюстрировать работами таких мыслителей, как Карл Маркс или Толкотт Парсонс.
Согласно Лиотару, в среде множества «языковых игр» попытка легитимации собственного статуса ведет к возникновению «мета-дискурсов». Последний и принимает форму больших, или великих нар-раций. Модернизм характеризуется господством двух таких нарраций: нарратив Просвещения и нарратив Духа. В нарративе Просвещения, например, у Канта мыслитель выступает от имени универсальной истины и всего человечества. Просвещенное государство осуществляет просвещение и свободу людей через познание истины. Государство легитимируется самими людьми. Таким образом, в нарративе Просвещения власть, знание и эмансипация тесно взаимосвязаны.
Представителем нарратива Духа Лиотар называет Гегеля. Наррато-ром этого нарратива выступает мета-субъект. В отличие от нарратива Просвещения, нарратив Духа самолигитимируется.
Типы великой нарративности Лиотар связывает с современной наукой, включая диалектику Духа, герменевтику смысла и эмансипацию рационального субъекта, а также создание богатства.
Если современное знание определяется Лиотаром как мета-нарративность, то постмодернизм отрицает нарративность вообще. Он призывал объявить войну тотальности и превозносил значение различий. Постмодернистское знание — это не просто инструмент власти, оно оттачивает наше внимание к различиям, способность терпеть несовместимое. С этой точки зрения, политическая теория уже вышла из периода Модерна и вошла в постмодернизм. Поэтому Лиотар предпочитает малые, локализованные нарративы любым мета-нарративам Модерна. Отсюда вытекает и основная цель постмодернизма — деконструкция проекта Просвещения.
Таким образом, постмодернизм включает новую историческую эпоху, новые культурные продукты и новый тип теоретизирования о социальном и политическом мире. Иными словами, в мире произошло нечто новое, что не позволяет описывать его сегодня в терминах и традициях, присущих эпохе Модерна.
Модерн и постмодерн в российской политике / Политика / Независимая газета
ОСНОВНЫЕ задачи, стоящие перед современной Россией и ее новой властью, в обобщенном виде можно сформулировать следующим образом: строительство России как национального государства и формирование российской идентичности (дискуссия о гимне и государственной символике — яркое свидетельство недостроенности первого и переходного характера второго), восстановление субъектности и эффективности государственной власти, создание нормально функционирующей экономики, борьба с массовой нищетой, вхождение России в глобальный мир на приемлемых для нее условиях. Легко заметить, что за исключением последней, все эти задачи характерны для эпохи политического модерна, то есть относятся к числу уже давно решенных в передовых странах Запада и Востока, на которые Россия равняется; худо-бедно, но эти задачи были решены и в Советском Союзе. России не просто приходится браться за них вторично, специфика в том, что задачи модерна она вынуждена решать в постмодернистский период, вступив в него вслед за Западом.
Зримым воплощением переплетения политических эпох служит команда президента Путина, которая включает представителей силовых ведомств, либеральных технократов, политических технологов. Если корни двух первых групп уходят в эпоху модерна, то третья — технологи — является типичным продуктом и воплощением игрового духа постмодерна. Однако общим для всех этих групп является свойственная именно постмодерну принципиальная внеидеологичность. Государственнические настроения силовой корпорации, разделяемые и президентом, вряд ли можно считать идеологией.
Нынешних либеральных технократов отличает от своих предшественников (и самих себя) начала 90-х отсутствие романтизма и идеологического пафоса. Действительным стержнем их политики является прагматический групповой и индивидуальный интерес — сохранение властных позиций и захваченной собственности, а не глобальный проект либерального переустройства России. Апелляции к либеральным ценностям и идеям предназначены исключительно для публики, но внутри самой этой группы в расчет не принимаются. Позицию лидеров СПС по отношению к президенту трудно охарактеризовать иначе чем оппортунистическую.
Наконец, для «людей постмодерна» — политтехнологов (точнее, политических провокаторов) — существует лишь политическая игра, автономная от общественных интересов, и самоценная власть, свободная от любого трансцендентного начала (Бога, исторической необходимости, общечеловеческого блага и т.
д.), выраженного в религии или идеологии.
Именно в духе постмодерна и кроется разгадка неуловимости идеологического профиля Владимира Путина. На первом месте для него стоит политическая эффективность, а идеологическая идентичность не имеет значения: важно, чтобы кошка ловила мышей. Внеидеологичностью и прагматизмом объясняется обескураживающий многих наблюдателей перечень собеседников Путина — идеологических антиподов, с каждым из которых ему удалось найти общий язык. Представители различных политических сил надеются, что Путин втайне придерживается «их» веры и будет проводить «их» политику. Но бессмысленно классифицировать президента как левого или правого, либерального консерватора или просвещенного патриота. Он — все это одновременно, поскольку ничто из этого не является для него точкой опоры. (Отсюда, возможно, и прорывающийся в некоторых поступках и словах Путина глубинный скепсис и даже цинизм человека, пережившего драматическое крушение ценностей и идеалов.
Тем не менее в действиях Путина прослеживается определенная логика. Первые его шаги направлены на реанимацию государства, а именно: подчинение бюрократии, восстановление управляемости страны, ослабление автономных от государства центров силы. Как уже отмечалось, в данном случае речь идет о решении задачи эпохи модерна. Движение в этом направлении не было идеологически аранжировано, если не считать отдельных президентских инвектив в адрес олигархов, и не встретило по большому счету серьезного сопротивления. Необходимость восстановления субъектности государства самоочевидна для общества и элит.
На этом пути властью использовались технологии и методы, относящиеся к модерну и даже предмодерну. В первую очередь это такие крупные технологии, как иерархизация (введение института представителей президента в округах и перекройка политико-административного пространства) и унификация (готовящаяся реформа партийно-политической системы) политики. Общее административное давление на автономные политические субъекты — губернаторов и президентов национальных автономий, масс-медиа, олигархов — сопровождалось проведением особо грубых показательных акций («казус Руцкого», «дела» Гусинского и Березовского), направленных на то, чтобы оживить страхи, глубоко засевшие в российском обществе еще с советских времен.
К настоящему времени политико-административная вертикаль отчасти восстановлена, обеспечена политическая лояльность региональных лидеров, ряда телевизионных каналов и печатных СМИ по отношению к президенту, основные партии поддерживают новую власть, промышленно-финансовые тузы избегают вмешательства в политику, наиболее влиятельные и непримиримые критики Путина фактически выдавлены в эмиграцию. Цена этой лояльности, однако, невелика — не исключено, что она продержится лишь до первого масштабного кризиса.
Вместе с тем возможность использования технологий модерна и предмодерна в постмодернистскую эпоху исторически ограничена. Поэтому если отечественная политика не ставит себе целью консервацию России, то от них рано или поздно придется отказываться как от основных технологий. Уже сейчас можно прогнозировать возникновение конфликтных полей, связанных с наложением политических эпох.
В постмодернистском обществе крупные политические и социальные формы не имеют приоритета перед малыми, более того, именно небольшие группы все чаще выступают источниками политических, социальных и культурных инноваций. Разнообразие (и даже маргинальность) является источником силы, а не слабости: малое прекрасно! В России же власть стремится к упрощению и унификации политики.
Власть пытается избавиться от шантажа со стороны масс-медиа, но способна ли она создать условия для полноценного диалога с обществом?
Историческое время жизни «старой» политики в России может быть продлено в случае экономических неудач и провалов.
Конфликт же между модерном и постмодерном, вероятно, станет вызревать по мере экономических успехов. Подобный кризис, несмотря на всю его потенциальную тяжесть и остроту, может служить утешением — это будет кризис роста и развития.
Разница между постмодернизмом и постмодернизмом
Статья опубликована:
РЕКЛАМА:
Постмодернизм — это сложный термин или набор идей, который появился как область академических исследований только с середины 1980-х годов. . Постмодернизм трудно определить, потому что это концепция, которая появляется в самых разных дисциплинах или областях изучения, включая искусство, архитектуру, музыку, кино, литературу, социологию, коммуникации, моду и технологии. Трудно локализовать его во времени или в истории, потому что неясно, в какой именно момент возникает постмодернизм.
Постмодернизм можно понимать как относящийся к движениям, философиям или реакциям на состояние постмодернизма или как реакцию на модернизм.
Многие философы, особенно те, кто считает себя частью модернистского проекта, используют постмодерн с обратным значением: предполагаемые результаты приверженности постмодернистским идеям. Наиболее заметно это включает Юргена Хабермаса и других, которые утверждают, что постмодернизм представляет собой возрождение давних идей контрпросвещения.
Постмодернизм отличается от постмодернизма, который, можно сказать, сосредоточен на условиях жизни, которые стали все более распространенными в конце 20-го века в наиболее промышленно развитых странах. К ним относятся повсеместное распространение средств массовой информации и массового производства, объединение в национальной экономике всех аспектов производства, рост глобальных экономических механизмов и переход от производства к экономике услуг.
По-разному описывается как консьюмеризм или, в марксистских рамках, поздний капитализм, а именно контекст, в котором производство, распределение и распространение стали исключительно дешевыми, но социальные связи и сообщество стали более дорогими.
Постмодернизм как условие приписывает более быструю транспортировку, более широкую коммуникацию и возможность отказаться от стандартизации массового производства, что ведет к системе, которая оценивает более широкий спектр капитала, чем раньше, и позволяет хранить стоимость в большем разнообразии форм. Дэвид Харви утверждает, что условием постмодернизма является бегство от «фордизма» — термина, придуманного Олдосом Хаксли по отношению к «О дивный новый мир».
Артефакты постмодерна включают господство телевидения и популярной культуры, широкую доступность информации и средств массовой информации и телекоммуникаций. Постмодерн также демонстрирует большее сопротивление жертвам во имя прогресса, включая такие черты, как защита окружающей среды и растущее значение антивоенного движения. Постмодерн в промышленно развитом ядре отмечен растущим вниманием к гражданским правам и равным возможностям, что видно из таких движений, как феминизм и мультикультурализм, а также негативной реакцией на эти движения.
РЕКЛАМА:
Для социальных, политических, технологических и экономических детерминистов постмодернизм является основной причиной возникновения постмодернизма и постмодернистской культуры. Для других это образ жизни общества, который идет рука об руку с постмодернизмом. Постмодерн может быть причиной выбора постмодернизма как образа жизни, эпистемологической, этической или эстетической позиции.
РЕКЛАМА:
Одна позиция утверждает, что постсовременность — это состояние или состояние бытия, или что она связана с изменениями в институтах и условиях (Гидденс 19).90) — тогда как постмодернизм — это эстетическая, литературная, политическая или социальная философия, которая сознательно реагирует на постмодернистские условия, или стремится выйти за их пределы, или предлагает критику современности.
Во всем вышеизложенном под политической теорией понимается «традиционная политическая теория», главным образом связанная с целями, ценностями, конечной природой и моральными функциями политического общества и его институтов.
Они часто отождествляют политическую теорию с политической философией. Греческое слово «theoria» для «теории» первоначально означало «глубокое мышление» или «внутреннее видение». Его цель состояла в том, чтобы интеллектуально отыскать скрытый смысл, лежащий за видимой реальностью. Джермино рассматривает политическую теорию как «критическое исследование принципов правильного порядка в человеческом социальном существовании» 9.0003
Таким образом, традиционная политическая теория отличается от современной политической теории. Первый возникает в основном из философии, религии, этики или истории и делает акцент в основном на целях или задачах человеческой жизни. Его теоретики — в основном политические философы, и они пишут с позицией социального реформатора. Их интерес к актуальным политическим процессам, событиям и т. д. вторичен, даже периферийен. Будучи основанными на метафизических или абстрактных сущностях, их основные постулаты или принципы, будучи субъективными, не могут быть проверены или проверены эмпирически.
Их можно принимать или не принимать. Традиционалисты сильно различаются по методу, предмету и выводам. Традиционные политические теории пришли в упадок и устарели, а новой политической теории из них не появилось. Даже появление и распространение критических теорий и концепций постмодернизма и постмодернизма не послужили цели.
Главная ››
Цели и сфера применения политической теории
Эволюция современной политической теории и не-теорий
Теория и политика – против современности
Мишель Фуко, ведущий философ-постмодернист. (Артуро Эспиноса, Wikimedia Commons)ТЕРМИН «ПОСТМОДЕРН» используется для описания всего, от современных картин и музыкальных клипов до парков развлечений и информационных технологий. Все остается запутанным, даже если мы ограничим наше внимание постмодернистской теорией. Под этим заголовком было собрано множество точек зрения.
Тем не менее, есть ряд тезисов, тесно связанных с такими ведущими теоретиками постмодернизма, как Фуко, Лиотар, Рорти и Бодрийяр.
(1) Для тех, кто не имел возможности читать работы этих постмодернистских авторов и их критиков , может быть полезным краткий отчет о некоторых основных дискуссионных вопросах. В целом ведущие теоретики постмодернистского движения принимают 1) политику партикулярности; 2) перспективизм и социальный конструктивизм; и 3) утверждение, что мы вступили в радикально новую эпоху.
Долой Просвещение?
Все ведущие постмодернисты отвергают «политику Просвещения», которую можно определить как проект построения мира в соответствии с принципами универсального разума. Они вслед за Ницше с подозрением относятся ко всем притязаниям на универсальность и разум; такие заявления всегда маскируют властные интересы тех, кто их делает. Империалистические нации, правящие классы, мужчины, белые, гетеросексуалы, врачи, психиатры и криминалисты — все заявляли, что их точка зрения определяет универсальное и рациональное мировоззрение. Поступая таким образом, они фактически заставили замолчать другие нации, другие классы, другие полы, другие расы, представителей другой сексуальной ориентации, пациентов, сумасшедших и заключенных.
Ведущие теоретики постмодерна не делают из этого вывод, что мы должны просто заменить одно требование универсальности и разума другим. Это означало бы продолжать играть в игру Просвещения, и они считают, что требуется нечто гораздо более радикальное. И поэтому они провозглашают, что разум по своей сути манипулирует и доминирует, и что претензии на универсальность обязательно предполагают подчинение того, что является «другим».
Большинство ведущих постмодернистов отвергают классовую политику в целом на том основании, что она тоже является частью наследия Просвещения. Они указывают, что претензии на приоритет классовой политики исторически были связаны с подавлением интересов женщин, цветных людей, геев и лесбиянок и других лиц, интересы которых выходят за рамки класса. А большинство постмодернистских мыслителей еще более яростно отвергают марксистскую классовую политику. В их интерпретации марксистская политика исходит из того, что революционный авангард может воплощать интересы всего рабочего класса.
Большинство постмодернистов считают, что сталинизм является неизбежным результатом этой структуры; политика, провозглашенная отвечающей всеобщим интересам рабочего класса, на самом деле представляет собой вполне частные интересы бюрократической элиты.
Если отказаться от притязаний на универсальность, альтернативой является политика партикулярности, которую иногда называют «политикой идентичности». Согласно этому аргументу, голоса маргинальных групп замолкают, когда дискуссия монополизируется теми, кто утверждает, что говорит от имени универсального разума. Те, кто занимается постмодернистской политикой, сопротивляются этой монополии и пытаются позволить молчащим группам быть услышанными, каждой в своем собственном голосе. Для этого требуется множество социальных движений, движений женщин, цветных людей, геев и лесбиянок, пациентов, заключенных и так далее.
Бесспорно верно, что претензии на универсальность и рациональность часто маскировали властные интересы определенных групп.
Несомненно, также верно, что существует многообразие общих типов угнетения (например, по признаку расы, пола, класса) и что с моральной точки зрения каждый общий вид угнетения одинаково неправильный (2)
. что сторонники классовой борьбы не всегда сочетали это с энергичной борьбой против других форм угнетения. По всем этим причинам женское движение, антирасистское движение и другие движения, борющиеся против угнетения, должны иметь независимые политические организации, независимые лидеры и собственную прессу. Цель политики должна включать создание социального пространства, в котором могут процветать различия, и нам потребуется множество различных социальных движений, чтобы когда-либо достичь этого. Эти элементы постмодернистской позиции можно утверждать безоговорочно.
Это не означает, однако, что позиция, отстаиваемая ведущими деятелями постмодернистского движения, вполне адекватна. В абстрактно-философском плане Хабермас убедительно доказал, что постмодернистская критика разума не может быть последовательно сформулирована.
Постмодернисты приводят причины недоверия разуму, тем самым предполагая именно то, что они утверждают, что отвергают. (3) Мы не должны отказываться от разума, потому что некоторые апелляции к рациональности способствовали усилению власти привилегированных групп. Вместо этого мы должны использовать критическую причину, чтобы подорвать такие призывы.
Подобным образом отказ от универсальности во имя множественности и различия также не может быть последовательно сформулирован. Принцип, согласно которому общество должно быть устроено так, чтобы все голоса были услышаны, конечно, сам по себе является универсальным принципом. (И при всем стремлении постмодернистов быть красивыми, трудно понять, чем это так отличается от старого либерального принципа терпимости, сформулированного Джоном Стюартом Миллем и другими.)
На более политическом уровне проблема с постмодернистский акцент на различиях заключается в том, что он упускает из виду важность формирования единства в определенных контекстах.
Угнетение может принимать различные формы. Но радикальные социальные изменения могут произойти только в том случае, если между этими угнетенными группами в обществе будут сформированы союзы. Односторонний акцент на различиях столь же недиалектичен, как и односторонний акцент на единстве.
Целью должно быть достижение единства, не связанного с подавлением различных групп внутри него Конечно, это легче сказать, чем сделать. Но есть веские причины, по которым фраза «Разделенный народ никогда не будет побежден» не прижилась!
Эрнест Лакло и Шанталь Муфф относятся к тем немногим постмодернистам, которые признают необходимость объединяющих союзов (4). Однако они слишком яростно отвергают марксистскую классовую политику. По их мнению, рабочий класс не является центральным и исключительно важным («привилегированным», на современном жаргоне) агентом социальных изменений, и поэтому нет причин, по которым он должен играть ведущую роль в любом союзе.
Но в капиталистическом обществе угнетенные национальности, женщины, негры, геи и лесбиянки также угнетаются капитализмом, и это дает практическую основу для союза с рабочим классом.
Кроме того, рабочий класс, возможно, находится в лучшем положении, чтобы играть гегемонистскую роль из-за своего структурного положения в социальной структуре.
Контроль класса капиталистов над экономическим излишком дает этому классу форму власти, не имеющую себе равных в обществе. Любая серьезная попытка социальных преобразований должна быть сосредоточена на обращении к этой силе. Борьба мужчин и женщин на рабочем месте затрагивает эту силу самым непосредственным образом. В этом смысле классовая борьба сохраняет определенный приоритет, хотя и не такой, который оправдывал бы отказ от других форм борьбы.(5)
Постмодернистский упор на различия упускает из виду еще один момент: потребность в единстве не исчезнет после любой радикальной социальной трансформации. Любой, кто попытается осуществить постмодернистскую политическую повестку дня и создать общество чистой множественности, вскоре обнаружит, что разные группы могут отдавать предпочтение несовместимому использованию одних и тех же ресурсов.
В таких случаях принцип «необходимо учитывать различия» не очень поможет при выборе между альтернативными предложениями. Должен быть открыт какой-то механизм, позволяющий формулировать различные точки зрения и принимать решения в случае возникновения конфликтов. Модель социалистической демократии, набросанная Эрнестом Манделем, решает эту проблему:
«Действительной целью строительства социализма должно быть подлинное политическое представительство пролетариата в целом, что невозможно без расцвета политического, идейного и культурного плюрализма масс… Без такого рода плюрализма рабочие не смогут по-настоящему владеть властью. Они не смогут решать большие проблемы экономической, социальной, культурной и международной политики, потому что все эти вопросы не могут быть решены на рабочем месте или на местном уровне. Все эти вопросы подразумевают выбор между последовательными альтернативами на национальном уровне (и даже все чаще на международном уровне). Когда вы говорите о таких последовательных альтернативах, вы имеете дело с разными политическими платформами, то есть, другими словами, с политическим плюрализмом» (6) 9.
0003
Наш выбор не ограничивается единством, которое подчиняет себе различия, с одной стороны, или различиями, препятствующими артикулированию какого-либо единства, с другой. Мы должны стремиться к созданию будущего общества, в котором права различных групп будут защищены в рамках единства. Социалистическая демократия обеспечивает такую основу, в то время как политика партикуляризма, отстаиваемая большинством ведущих теоретиков постмодернизма, этого не делает.
Наконец, только что процитированный отрывок также ясно показывает, что отождествление марксизма и сталинизма, принятое столь многими постмодернистами, совершенно неадекватно. Революционные марксисты, такие как Мандель, недвусмысленно выступали против сталинизма и защищали политический плюрализм.
Откуда мы знаем, что мы знаем — и когда
Второй тезис, связанный с постмодернизмом, объединяет «перспективизм» и «социальный конструктивизм». Этот подход восходит к кантианскому постулату о том, что мы ничего не можем знать о вещах самих по себе, а только то, как они нам кажутся.
Для Канта, однако, явления в конечном счете должны были казаться всем одним и тем же основным образом. Ницше радикализировал Канта, настаивая на том, что существует неопределенное количество возможных перспектив и, следовательно, неопределенное количество способов, которыми явления могут предстать перед нами.
Постмодернисты — дети Ницше, выражающие его позицию в лингвистических терминах: мы ничего не можем знать о вещах самих по себе, кроме того, как они сформулированы в языке. Существует бесконечное множество различных возможных языковых игр, ни одна из которых не может претендовать на привилегированный статус. В этом смысле «реальность» социально конструируется посредством этих языковых игр.
В то время как некоторые из лозунгов, произносимых постмодернистами как боевые кличи («Все есть текст!»), предполагают особенно грубую форму лингвистического идеализма, большинство постмодернистов не отрицают существование внетекстовой реальности. Они просто отрицают, что мы можем что-то об этом знать.
Этот «перспективизм» имеет очевидное родство с принятыми многими левыми теориями познания «точки зрения», в которых марксистская теория выражает точку зрения рабочего класса, неоклассическая экономическая теория выражает точку зрения буржуазии, феминистская теория выражает точку зрения женщин и так далее. В этом подходе явно есть что-то правильное; члены угнетенных групп часто понимают то, чего не видят те, кто находится в центре власти.
Несомненно, социальный конструктивизм может освещать определенные аспекты общественной жизни. Дэвид Редигер, например, убедительно доказал, что раса не существует сама по себе; в значительной степени это языковая социальная конструкция. Это потенциально освободительная идея. Это означает, что в принципе можно «упразднить» белизну, просто отказавшись от языковых игр, кодирующих расистские культурные установки.(7)
Прогрессивный потенциал этого подхода очевиден, если мы сравним социальный конструктивизм с социобиологией, пытающейся свести всю социальную жизнь к непреложным биологическим императивам.
Должны ли мы тогда принять этот второй постмодернистский тезис? Прежде чем сделать это, мы должны четко понимать его значение.
Постмодернизм предполагает радикальное обобщение «точки зрения» теории познания. Постмодернисты отмечают, что существует неопределенное количество возможных точек зрения. Любая группа, о которой хочется упомянуть, всегда может быть разделена на неопределенное число подгрупп, и точка зрения любой из этих подгрупп в любой конкретный момент всегда может бесконечно изменяться с течением времени. Таким образом, существует бесконечное распространение точек зрения, ни одна из которых не может претендовать на какую-либо привилегию.
Как только этот ход сделан, вопрос истины полностью отпадает. Это приводит к ряду трудностей. Во-первых, большинство постмодернистских мыслителей никогда не были далеки от утверждения, что тезис «истины нет» сам по себе верен. Очевидно, это еще одно утверждение, которое нельзя произносить последовательно. Во-вторых, если нет правды, то нет причин принимать претензии кого бы то ни было, в том числе и постмодернистов!
Наконец, хотя все наши утверждения о мире действительно опосредованы языком, это не означает, что пользователи языка не имеют возможности ссылаться на неязыковые явления в языке.
В книге «Против постмодернизма» Алекс Каллиникос рассматривает недавнюю работу англо-американских философов языка по проблеме референции. Он приходит к выводу, что аргументы в пользу того, что у нас есть эта способность, убедительны.(8)
Классическое марксистское утверждение состояло в том, что работа, подобная «Капиталу», отражает внутреннюю природу капиталистического способа производства, социальные формы, которые позволяют нам понять поверхностный уровень повседневной жизни в капиталистическом обществе. С этой точки зрения объективная истина о капитализме состоит в том, что он основан на эксплуатации рабочего класса. «Языковая игра» эксплуатации — это не просто одна из множества языковых игр, не более действенная, чем языковая игра неоклассической экономической теории. Итак, «Капитал» есть не просто выражение точки зрения рабочего класса (хотя и это тоже).
Феминистская теория также может быть истолкована как формулировка объективно верных утверждений о способах институционализации гендерных предубеждений в различных социальных формах.
Аргументы Каллиникоса предполагают, что нам не следует торопиться отказываться от этих утверждений перед лицом модного постмодернистского скептицизма в отношении когнитивной достоверности.
Обращаясь к вопросу о социальном конструкционизме, безусловно верно, что такие аспекты социальной жизни, как расовая динамика и гендерные роли, не детерминированы биологически. Но из этого не следует, что биология не играет никакой роли в жизни человека, как это, по-видимому, предполагают, по крайней мере, некоторые ведущие теоретики постмодерна (9).) Безоговорочный социальный конструктивизм большей части постмодернистского мышления (связанный с его антипросвещенческим неприятием науки) столь же однобок, как и социобиология. Социальная жизнь имеет биологическую основу (рождение, существование, болезнь, смерть), которую нельзя свести к чисто социальной динамике.(10)
Наконец, мы должны признать, что смысл социальных отношений покоится на языковых конструкциях. Но существуют определенные материальные (внеязыковые) практики, поддерживающие эти отношения.
Наше ощущение «черноты» и «белизны», «мужественности» и «женственности» может быть лингвистическими конструкциями. Но экономическое отношение извлечения излишков из рабской рабочей силы не может быть сведено к одному только дискурсу, равно как и навязывание женщинам бесплатного домашнего труда. Влияние постмодернизма привело к тому, что слишком много недавних работ по социальной истории игнорировали этот элементарный факт.(11)
Социальные конструкционисты имеют ряд достоверных выводов. Однако они должны сочетаться именно с тем материалистическим анализом, который большинство постмодернистов отвергает.
Итак, что нового?
Третий тезис, связанный с постмодернизмом, состоит в том, что современное общество формирует новую историческую эпоху. Следует подчеркнуть, что не все так называемые постмодернистские мыслители принимают этот тезис. Например, для Фуко современный социальный мир является кульминацией дисциплинарного общества, развивавшегося в течение последних трех-четырех столетий, а не разрывом с недавним прошлым.
Но большинство других теоретиков постмодернизма настаивают на том, что такой разрыв действительно произошел. .
Утверждение, что мы живем в эпоху постмодерна, двусмысленно. Это может означать, что капиталистический способ производства, точное общее описание которого дает марксизм, вступил в новую фазу, освещенную некоторыми аспектами постмодернистской мысли. Эту позицию отстаивает Фредерик Джеймисон. Это утверждение может быть истолковано как означающее, что современное общество сейчас функционирует таким образом, что классическая марксистская теория капитализма совершенно неуместна. Это позиция Лиотара и Бодрийяра.
Первое утверждение интересно и правдоподобно. Но тезис о том, что мы вступили в радикально новую эпоху, в которой классическая марксистская теория утратила всякую актуальность, просто не выдерживает пристального внимания. (13) Мы не живем в «постиндустриальной экономике», в которой услуги вытесняют производство, хотя и с производительностью прибыли и повышения уровня эксплуатации меньшая рабочая сила в обрабатывающей промышленности может производить гораздо большее количество товаров.
Мы также не находимся в периоде, когда массовое производство внезапно прекратилось: существует значительный рынок замены для автомобилей, стиральных машин и холодильников, в то время как новые массовые рынки для видеомагнитофонов, плееров, проигрывателей компакт-дисков, микроволновых печей, посудомоечных машин и продуктов питания появились процессоры.
Мы также не живем в мире, где потребление образов и зрелищ делает вопрос организации и контроля над средствами производства внезапно неактуальным. Распространение изображений и зрелищ зависит от владения и контроля над спутниковыми дисками, информационными сетями, видеотехнологиями, студиями и телевизионными станциями.(14)
Нельзя даже сказать, что мы живем в период, когда изменения в повседневной жизни более значительны. выраженнее, чем в прошлом. В период с 1850 по 19 гг.В 40 году были введены железные дороги, пароходы, телеграфы, электричество, телефоны, автомобили, кино, радио и самолеты, и все это в совокупности изменило повседневную жизнь столь же глубоко, как и любое преобразование сегодня.
Если что-то и является новым в современный период, так это то, как развитие технологий и рынков позволило накоплению капитала расширить свои масштабы как экстенсивно, так и интенсивно. Последние очаги крестьянского сельскохозяйственного производства трансформировались благодаря связям с мировым рынком. Все больше и больше аспектов общественной жизни подводятся под товарную форму. Это считается развитием внутри капиталистического общества, а не переходом к качественно новому типу «постмодернистского» общества.
Было бы ошибкой просто отвергать постмодернизм как причуду, представляющую взгляды избалованных яппи. (15) Акцент постмодернистов на важности различий и множественности, на социальном конструировании смысловых систем и на вторжении превращение капитала во все новые и новые измерения общественной жизни — все это ценные открытия, которые могут значительно обогатить исторический материализм.
Но нельзя сказать, что постмодернизм вытеснил исторический материализм.
Кульминацией исторического материализма является призыв прямо противостоять власти капитала. Ничто в постмодернистской теории не ослабляет силу этого призыва.
Примечания
- Очень полезный анализ большинства основных постмодернистских мыслителей можно найти в «Теории постмодерна» Стивена Беста и Дугласа Келлнера (Нью-Йорк: Guilford Press, 1991).
вернуться к тексту - Это не означает, что каждый случай угнетения одинаково неправильный. Буржуазная демократия не равна фашизму; сексистская шутка морально не эквивалентна изнасилованию.
вернуться к тексту - Юрген Хабермас, Лекции по философскому дискурсу современности (Кембридж: MIT Press, 1987).вернуться к тексту
- Очень полезный анализ большинства основных постмодернистских мыслителей можно найти в «Теории постмодерна» Стивена Беста и Дугласа Келлнера (Нью-Йорк: Guilford Press, 1991).
4. Лакло и Муфф, Гегемония и социалистическая стратегия: к радикальной демократической политике (Лондон: Verso, 1985).
- Этот аргумент убедительно представлен Эллен Мейксинс Вуд в книге «Отступление от класса: новый «истинный» социализм» (Лондон: Verso, 1986).
вернуться к тексту - Эрнест Мандель, В защиту Четвертого Интернационала, Международная точка зрения, специальное приложение к выпуску № 93, 21 февраля 1986 г., стр. 17.
- Дэвид Редигер, Плата за белизну: раса и создание американского рабочего класса (Нью-Йорк, оборотная сторона, 1991). Я упоминаю эту работу только как пример полезности аспектов постмодернистской позиции. Собственная позиция Редигера выходит за пределы ограничений социального конструктивизма
вернуться к тексту
- Этот аргумент убедительно представлен Эллен Мейксинс Вуд в книге «Отступление от класса: новый «истинный» социализм» (Лондон: Verso, 1986).
.
- Алекс Каллиникос, Против постмодернизма: марксистская критика (Нью-Йорк: St. Martin’s Press), 108.
вернуться к тексту - В своих наиболее влиятельных работах Фуко рассматривает тело как «послушное тело, полностью сформированное аппаратом власти/знания. Такая полная социальная детерминация не оставляет места для какой-либо относительно автономной биологической детерминации. Искоренение биологического у Бодрийяра столь же радикально; он полностью отказывается от категории биологически обусловленных потребностей.
