Хижина из бамбука: Хижина из бамбука. Революция в архитектуре: фантастический дом из бамбуковых стеблей появился на Бали

Т.Х—л.

1

Погожие дни спускались в долину,
Пассат сушил разбитые кровли,
Я обрывала с крон апельсины
И помышляла о рыбной ловле.
— Видишь, Тиваи, утихли воды,
Вышли из норок круглые рыбы,
Выпили свет воздушные своды,
И красноватые жарки глыбы, —
От радости не нахожу я места.
Хочу наточить копье и — в бухту.
— Все женщины созданы для насеста, —
Ворчал старик. — Да и ты как будто
Еще вчера и ходить боялась!

В тот год болезни терзали остров,
И лучший знахарь, забыв усталость,
Носил у пояса ножик острый.
Еще — пучки незнакомых листьев,
(Из трех в проказе — один воскреснет).

По деревне долго молва ходила,
Про меня шептали: «Она чужая.
Наше солнце плохо ее любило,
Посмотри, идет едва золотая».
Ничего о прошлом своем не знала,
Я была задумчивой и беспечной:
То с косматой свиньей далеко бежала,
То на целые сутки лишалась речи,
Горевала в хижине из бамбука
И съедала недельный запас кокосов.
Убивала жалящих птиц из лука,
Но в себе хранила свои вопросы.

Настоящих друзей приходило двое:
Тиваи, лесная дикая кошка, —
Пробиралась в утро мое пустое
И холодную рыбу брала с ладошки.
Уходить из хижины не торопилась,
Ядовитых тысяченожек искала.
А когда в ночи у костра садилась —
О тяжелых ливнях предупреждала.
Так мы все втроем и дружили.

По преданию создал Великий Тики
Острова и все бессмертные волны,
Кочевого солнца жаркие блики,
Разноцветных рыб плывущие сонмы,
И людей, и полулюдей — женщин —
Для продолжения только рода…

Как много в скалах опасных трещин,
Когда кончается непогода.
Так вождь, который мне часто снится,
Погиб от сильного камнепада, —
Как я, дикарка, была бы рада
Ему, свирепому, подчиниться!
Плести циновку из прочных листьев
И посреди земляного пола
Дразнить огня дрожащие кисти
Сухой корой, приносить из дола
Цветы, похожие на кораллы,
Плоды могучих хлебных деревьев.
Бежать навстречу: вот он, усталый,
Несет под мышкой на ужин зверя…
Не связан больше земной судьбою,
Не тронет сердце горящим взглядом
И никогда не затихнет рядом,

2

У берега сохнут пестрые губки,
Отлив обнажает траву морскую.
Здесь можно плескаться круглые сутки
И, к уху ракушку прижав пустую,
Влюбленно слушать Великий Голос,
Который знает про все на свете,
Вплетать цветы в побелевший волос,
И солнцу радоваться, как дети.

Тиваи плоды собирал до ночи,
Был сердит: опять без стыда и спроса
Острозубые крысы бананы точат,
Да и крабы с деревьев крадут кокосы.
— Хватит всем, когда мы не были сыты.
— Но о чем ты, женщина, можешь ведать?
Я вязала связки сухой теиты
И внутри смеялась над грозным дедом.
Через час мы плыли на лодке зыбкой,
И к пучкам горящей травы летели
В серебре полос летучие рыбки, —
Не рыбалка, только одно безделье.
Фейерверк! Глаза прикрывай руками,

Полчаса, и лодка полна до края,
Лунный свет стекает с ленивых весел.
Говорлив и весел, гребет Тиваи
К одиночной хижине на откосе.
До рассветной дымки ручное пламя
Прожигает мрак раскаленным оком.
Как сырая рыба вкусна под соком
Золотых лимонов! Бредут путями
Извечными над землею звезды…
— Где мой путь, Тиваи? Зачем живу я? —
Растираю жесткой ладошкой слезы.
И старик легенду поет живую:
«Было время, в каждом роду водились
Веревочки из кокосовой пеньки,
Где из года в год узелки крепились,
Означали новые поколенья, —
Так тянулось к небу дерево Рода.
Назначенье веток: расти, держаться
На морском ветру. А когда природу
Опьяняет солнце — в цветах качаться

Над кофейным кустарником порхала,
Поутру разбудила меня кукушка.
Из деревни девочка прибежала,
Показала диковинную игрушку:
Трубу, в которую видно горы
На другом конце островного мира,
Океана вспененные просторы.
— Никогда не бывало такого пира!
От тебя ничего не укрою в тайне:
Час назад двойной человек приехал
С белой кожей, в шкуре из толстой ткани, —
До сих пор животик дрожит от смеха.
Непонятны нам протяжные речи,
На земле смешные крючки рисует.
Просит вождь спуститься Таахитуэ
Провести в долине веселый вечер, —
Может, ты понять бы его сумела.
Как тревожно сердце мое забилось!
Темный город, в небе кружится белый

3

— Ущелья, в которых бушует зелень,
Галечный вал, остуженный ветром,
Сухой скалы обугленный гребень,
Шелест травы и зимой, и летом, —
Другого рая вам и не надо. —
Отпил вино из большой пиалы.
Шумели речи. Плыла прохлада.
Я все слова его понимала.
— Не мне нести вам новую веру,
Чужих богов хоровод небесный:
Не знает боли святая Терра!..
Огонь патронов и хруст железный, —
Давно прострелены наши флаги,
(Умы и войны ничто не сдержит).
Мое оружие — лист бумаги
И самопишущий тонкий стержень.

По горным тропкам пошла к шаману
И терпеливо его просила
Ясный рассудок накрыть туманом,
Чтобы узнать на мгновенье силу

Мой дом открыт океанским ветром,
Войти в него нелегко и просто.
Далекий гость приходил с рассветом,
И мы вдвоем бороздили остров.
Найдет в пещере рисунок стертый —
Часами смотрит на старый камень…
Пещерный мрак раздвигает пламя,
Обрывки писем из царства мертвых
На влажных стенах читают пальцы.
— Забытым душам не знать покоя.
— Они — скитальцы, и мы — скитальцы
В извечном мире надежд и горя, —
Поет в ответ белокожий Свенсон.
Красив, спокоен и странно молод,
Волнует взглядом пустое сердце.
С горы струится вечерний холод.

Ночные ливни, ночные слезы,
Приливы самой неясной грусти —
Отливы силы и грезы.

Лесная кошка лизала руку,
Старик готовил на углях рыбу,
Намокла хижина из бамбука,
Намокли и почернели глыбы,
Богов безликие изваянья
Среди травы и деревьев сгнивших.
Свое ненастье не сдержишь в тайне,
И все живое ненастье слышит.
— Еще недолго, и он уедет,
Он никогда о тебе не вспомнит. —
Шумел старик, и полоска меди
Из низких туч освещала полдень.
— Он не поймает коня арканом,
Он не построит тебе жилища.
Что значит лодка для океана,
У которой худое днище?
Как рак-отшельник живет в пещере,
Он где-то бродит и что-то пишет, —
Пускай узнает, пускай услышит:
Никто в деревне ему не верит!
— Что значит жизнь с погребенным сердцем?
Не входит дождь, не страшит разлука,
Не льется солнце в сухие дверцы, —

4

Вместе с дождями пришли болезни,
Деревня скорбно в рожки трубила.
Невесел быт в запредельной бездне, —
Цветы и плошки в своих могилах
Найдут, воскреснув, островитяне.
Но кто живущим за все ответит?
Лишь тот, кто бродит на расстояньи
От здешних мест. Распускайся, ветер,
Готовься, странник голубоглазый,
Пылать от жара, не знать покоя
В плену терзающей плоть проказы!
Но небо вспыхнуло голубое,
Ушли за горные цепи тучи,
И археолог вздохнул свободно.
— Ты знаешь, Свенсон, а ты везучий,
Живешь, как дышишь, легко и ровно.

Мы шли и ветру цветы дарили,
Друг друга брызгами осыпали,
И не о том совсем говорили,
Что оба чувствовали и знали.
Пассат ласкал лохматые кроны,
Две птицы, сблизив крыла, шептались.

В старом святилище запах тлена,
Линии, лики на красном камне.
Факел в руках освещает стены,
Свенсон тревожит осколок давний,
Слушать не хочет Таахитуэ:
— В злых заклинаниях это место,
Лучше пещеру найдем другую!
Но бесполезны слова и жесты.
Гневно трещат под ногой останки,
Резкий сквозняк и — мороз по коже.
Ворох бумаги, раскопки, склянки —
Все это ласки моей дороже.
Вышел, огнем изнутри согретый,
Камень точеный унес с поклажей.
И много дней не бродил и даже
В моих объятьях не ждал рассвета.

— Все наши пещеры я обыскала,
Но где он укрылся, скажи Тиваи. —
Спросила и слезы не удержала. —
Нет на земле никакого рая!
Только борьба, забытье и скука.
Люди, стучитесь, скребитесь, звери,
В прочную хижину из бамбука, —

Ливни закончились, он уехал
На чужеземной высокой лодке
С узким блокнотом, с горой орехов.
Я утопила его находки…
Древнее солнце садилось в волны,
Брошенный мир погружался в осень,
И устремлялись за плеском весел
Листьев и рыб золотые сонмы.

Погожие дни спускались в долину,
Пассат сушил разбитые кровли.
— В северных странах нет апельсинов,
Хлебных деревьев и рыбной ловли.
— Встану, бамбуковый дом открою —
Сердце мое за меня в ответе —
Выйду к воде и возьму с собою
Лодку, любовь и попутный ветер.