Архитектор хани рашид: Hani Rashid | Легендарные архитекторы
«В каждой стране существуют барьеры, которые архитектору сложно преодолеть» — Комплекс градостроительной политики и строительства города Москвы
Американский архитектор арабского происхождения Хани Рашид — о музее «Эрмитаж», машинной архитектуре, «прямых углах» и свободе творчества.
Хани Рашид, известный американский архитектор, автор амбициозных, инновационных проектов по всему миру. Свою карьеру начал в 1983-м году, окончив университет Карлтон в Оттаве, а затем получив степень магистра архитектуры в Академии искусств Крэнбрук (США). В 1989 году основал архитектурное бюро Asymptote Architecture, вместе с Лиз-Анн Кутюр. Сегодня это ведущее международное бюро, разрабатывающее инновационные, интеллектуальные проекты, включая создание генпланов городов, проекты в виртуальной реальности, а также интерьеры. В последние годы у Хани Рашида появились проектируемые здания и в Москве.
Недавно архитектор стал гостем «Дня инноваций в архитектуре и строительстве», который прошел в московском Центре международной торговли. Он дал эксклюзивное интервью порталу «Строительство.RU»
Удивительное и из ряда вон выходящее можно создавать и за разумную цену
— Хани, какими архитектурными традициями вы вдохновляетесь в своем творчестве: западными или восточными? (Ваши корни на Востоке, вы родились в Каире
— Мой отец, египтянин, был художником-абстракционистом: он получил образование в Париже. Мама родом из Великобритании, преподавала английский. Так что я вырос, можно сказать, в разносторонней среде.
А взгляды…Взгляды в большей степени сформированы современным искусством. За это большое спасибо отцу. Хотя в его творчестве присутствует и огромный интерес к древней египетской культуре
Так что в нашем доме царила современная абстрактная живопись, древняя египетская культура и идеи британской литературы и философии. Потом, уже в университете, я заинтересовался французской и немецкой литературой тоже, поэтому говорю о мультикультурной среде.
— Как вы относитесь к «прямым углам» в архитектуре?
— Вполне нормально отношусь. Проектируя, я не думаю о соотношении углов или кривых, я думаю об организации пространства, о том, как распределяется свет. Для меня форма стен, выступов и ниш – это результат того, что я хочу рассказать своим зданием.
Что касается технологии, то прямые углы – это проще и, соответственно, дешевле. Тем не менее, повторюсь, для меня гораздо важнее «повесть формы и света». Современные технологии позволяют нам не думать о прямых углах, а воплотить идею света и пространства.
— В последнее время вы работали над крупным российским проектом – музеем «Эрмитаж-Москва» в жилом комплексе «ЗИЛарт». На каком этапе находится проект?
— Проект музейного центра современного искусства «Эрмитаж-Москва» сейчас находится на экспертизе, это уже второй этап — мы успешно прошли первый. Надеюсь, близки к этапу окончательного одобрения строительной конструкции.
Это очень интересная работа. Вначале, каюсь, думал, что будет очень трудно «протолкнуть» проект. Он достаточно креативный. Но экспертиза прошла успешно. Это будет «умное» здание, построенное с применением различных инновационных технологий, красивое, безопасное.
Благодарен, что в процессе экспертизы мы столкнулись с открытым, непредвзятым и очень доброжелательным отношением. Иногда боязливое ожидание суровой экспертизы, что греха таить, используется архитектором, как аргумент «не делать»: мол, эксперты все равно не допустят инноваций, каких-то нововведений. В данном случае, не было ничего подобного. Экспертное сообщество продемонстрировало очень доброжелательное отношение к новым технологиям, которые мы применили в нашем проекте.
— Должна ли хорошая архитектура быть дорогой?
— Не обязательно. Я думаю, хороший архитектор может вполне бюджетно воплотить свои идеи. Дело в том, что это очень относительное понятие: что дорого, а что дешево. Например, мои друзья выполнили ряд проектов жилых домов: это недорогие в проектировании и строительстве, но очень красивые, и главное, удобные здания.
Креативность, творческая составляющая проекта – вот что важно, а не дороговизна проекта. Наша работа заключается в том, чтобы создавать красивые пространства и здания, с одной стороны. А с другой – найти способ реализации своих идей, подобрать такие материалы и технологические решения, чтобы проекты воплотились в жизнь, и это было и красиво, и функционально.
Для меня творческое начало профессии архитектора заключается не только и не столько в том, чтобы создать что-то удивительное, из ряда вон выходящее, но и в том, каким образом это можно сделать за разумную цену – ту, которую готов заплатить клиент. Порой это непросто.
Больше всего нам не хотелось свалиться в историзм
— Если говорить о «ЗИЛАРТе», какой была стратегия проекта? Какую цель вы перед собой ставили? Ведь это очень знаковое место для Москвы, для России – здесь располагался крупный автомобильный завод… Есть такое понятие «гений места»: как вы в своем проекте учитывали исторические особенности этой знаковой территории?
— Наша первая реакция, когда мы увидели ЗИЛ, была близка к шоку: здания были практически в руинах, завод был сильно разрушен. Но даже в руинах чувствовалась такая своеобразная мощь!
Знаете, история все равно накладывает свой отпечаток. Мы решили начать с изучения эпохи русского конструктивизма, которая как раз совпала со временем создания этого предприятия. В то время конструктивизм, как архитектурный стиль, широко использовался в промышленном строительстве, и ЗИЛ не стал исключением.
Музей «Эрмитаж» — это современная интерпретация величия и мощи конструктивизма. Очень хочется надеяться, что человек, который туда придет, сможет во всей полноте ощутить дыхание истории, но уже через современное пространство.
Правда, с такими местами всегда есть опасность «свалиться в историзм», когда старое и выглядит старым (старомодным). И тогда это сморится не очень правдоподобно, как некая декорация.
Я здесь пошел другим путем. Привлек современные формы для отражения духа места. Для меня это как «поэма в архитектуре» или своего рода «архитектурная музыка»: в ней ценно современное звучание, но в исторической, классической гармонии.
Словом, важно было сохранить ощущение былой мощи в новой тональности.
Принадлежность к какому-либо стилю порождает скуку
— Хани, скажите, пожалуйста, причисляете ли вы себя к какому-то направлению в архитектуре? Вам по-прежнему интересен деконструктивизм? Или вы за эти годы выработали свой эксклюзивный стиль?
— Во времена своего студенчества я увлекался деконструктивизмом и даже выполнил несколько работ в этом направлении. Тогда я работал с известными архитекторами-деконструктивистами.
Потом я был в первых рядах освоения цифровой архитектуры и проектирования, исследуя 3D-проектирование в Университете Columbia, и первым, кто сделал масштабный цифровой проект в 1990-х. И я тогда понял, что принадлежность к какому-либо стилю порождает скуку.
Что я имею в виду? Когда что-то «бронзовеет», становится стилем, своего рода иконой – оно истощается, исчерпывает самое себя.
Гораздо интереснее заниматься чем-то новым, изучать новые возможности того, что еще не стало стилем. Потому что именно здесь происходит внедрение инноваций, эксперименты с формой, светом, пространством. И именно здесь случаются открытия.
Как только это сделано, реализовано, надо двигаться дальше. Архитектура все время движется вперед. Поэтому и постмодернизм умер, деконструктивизм тоже – он же основывался на конструктивизме и спорил с ним, относясь к конструктивизму «свысока». Были какие-то искусственные эксперименты с формой, с цветом. Очень наносное, я считаю.
Я рассматриваю конструктивизм, как музыку, как философию. Говорят, «мы стоим на плечах гигантов». И для меня большая честь осознавать, что я тоже прикоснулся к этим замечательным архитектурным открытиям.
Конструктивисты пытались делать очень интересные вещи с пространством, но при скудости инструментов, не все могли воплотить в жизнь. Сейчас, в 21 веке, когда мы обладаем другими технологиями и материалами, очень заманчиво в какой-то мере воплотить те идеи, о которых конструктивисты могли только мечтать.
И в то же время это очень ответственно. Наша ближайшая цель – не то чтобы возродить конструктивизм как стиль, как течение в архитектуре, но фактически провести глубокое исследование и выйти на новый уровень с использованием инновационных технологий и материалов.
— Ваш брат Карим Рашид – дизайнер с мировым именем. Интересно ли Вам это направление деятельности?
— Я все-таки архитектор. Мне интересен дизайн с точки зрения организации пространства. А вот мой брат – эксперт в области формы различных предметов, мелких архитектурных форм…
Что-то я, конечно, делал. Это ведь из семьи идет, но в общем и целом – нет! Брат унаследовал от отца способность восприятия формы и цвета, а я — скорее, философское отношение к форме, понимание того, как с ее помощью организовать пространство.
Архитектор должен уметь работать внутри конкретной ситуации
— С Вашей точки зрения, с какими сложностями или особенностями сталкивается архитектор в России? И какие у него здесь преимущества?
— Мне кажется, здесь есть некоторые сложности, связанные, главным образом, с правилами в области применения новых технологий. Есть люди, которые до сих пор искренне не понимают, что в новых проектах необходимо применять новые подходы. Руководствуются старыми правилами.
Думаю, что в России пока еще очень много бюрократии, что, конечно, тормозит архитектурный процесс. Некоторые моменты согласования проектов затягиваются по времени.
Правда, оговорюсь, это не только в России. В каждой стране существуют какие-то барьеры, какие-то уровни, которые сложно преодолеть. Но пример нашего проекта (музей «Эрмитаж-Москва» — прим. авт.) говорит о том, что эти сложности – не столько из-за необходимости преодолевать какие-то «драконовские» правила или условия, а из-за неумения архитектора работать внутри конкретной ситуации. В этом смысле я принадлежу к оптимистам, старающимся в любой ситуации получить желаемый результат.
— В каком направлении, на Ваш взгляд, движется современная архитектура? И как вы видите свое место в этом развитии?
— Я очень надеюсь, что опыт, мастерство нашего архитектурного сообщества, которое, на самом деле, представляет собой некий симбиоз инженерии и искусства, позволят создавать более комфортную, красивую и качественную среду обитания для человека.
Не скрою, на этом пути архитектор может «попасть в ловушку»: идя на поводу у клиента, «свалиться» в некий прагматизм. И этого нужно опасаться.
В целом же, думаю, архитекторы в будущем будут играть двойную роль: с одной стороны, архитектурная практика будет все более общей, с другой – все больше внимания будет уделяться организации среды, использованию новых материалов – словом, строительству «лучшего мира».
С большим оптимизмом смотрю на использование искусственного интеллекта в архитектуре. Большая часть стандартной, рутинной работы вполне может выполнять машина, оставляя архитектору свободу творить, и в то же время, накладывая на архитектора еще большую ответственность – суметь предусмотреть в проекте то, что недоступно машине.
Елена Мацейко, Ольга Эвоян
5 материалов о Хани Рашиде — Strelka Mag
3 сентября в Москву приезжает известный американский архитектор Хани Рашид. Strelka Magazine публикует пять самых интересных материалов о нём, чтобы на лекцию можно было прийти подготовленным.
Фото: филиал Государственного Эрмитажа / Hani Rashid and Lise Anne Couture/Asymptote Architecture
Иллюстрация: Eco Tech Resort City / asymptote.net
Иллюстрация: Commercial Office Towers / asymptote.net
Иллюстрация: The ARC- River Culture Multimedia Museum / asymptote.net
Иллюстрация: Hyundai Showrooms / asymptote.net
Один из создателей виртуальной архитектуры
В начале 2000-х имя Хани Рашида чаще всего упоминалось при разговоре о современных технологиях, виртуальной реальности и архитектуре, которая адаптируется в этих новых условиях. Тогда журнал «Современный дом» опубликовал интервью с архитектором, в котором он подробно рассказал о виртуализации проектов, интернете как полигоне для проверки будущего и новых подходах к планированию городов. Из 2015 года некоторые ответы кажутся наивными, а некоторые — ушли сильно вперёд даже для сегодняшнего дня.
Проект в Москве
В 2018 году в столице на территории бывшего автомобильного завода ЗИЛ должен открыться филиал Государственного Эрмитажа. Работать над проектом будут архитекторы бюро Asymptote Architecture — Хани Рашид и Лиз-Анн Кутюр. Как будет выглядеть 15-этажный музейный центр, можно узнать из материала The New York Times.
Предметы интерьера
Хани Рашид уже много лет не только специализируется на архитектурных объектах, но и создаёт предметы интерьера. Он неоднократно представлял свои работы на выставках, и одна из самых громких прошла в Нью-Йорке. Посмотреть на предметы интерьера, вдохновлённые цифровыми технологиями и архитектурой, можно на сайте Dezeen.
@asyarch
Свежие рендеры, новые проекты, необычные формы на чертежах из столов бюро — всё это можно найти в Instagram- аккаунте бюро Asymptote Architecture, основателем которого и является Хани Рашид. Придётся признать, что обновляется он не слишком часто, но в нём есть на что посмотреть.
Об источнике вдохновения
Architect Magazine опубликовал монолог Хани Рашида, в котором он рассказывает о влиянии творчества Ричарда Бакминстера Фуллера на его работу. О мечтах стать режиссёром, математических формулах, воплощённых в домах, и, конечно, о детских мечтах и их воплощении — здесь.
Новый «маяк» ЗИЛа. Хани Рашид – о своем абстрактном московском небоскребе :: Город :: Статьи
Глава бюро Asymptote, архитектор с мировым именем Хани Рашид спроектировал на центральном бульваре реконструируемого ЗИЛа высотную доминанту. Эта башня будет своего рода пропилеями в общественно-развлекательную зону нового района. Как преломилась тема машинной индустрии в образе этого необычного здания, Хани Рашид рассказал нашему порталу.
Напомним, что реконструкция ЗИЛа — важнейший проект реновации промзоны, ныне активно развивающийся. По словам Юрия Григоряна, руководителя бюро «Проект Меганом», которое работало над концепцией развития района, «ЗИЛ — это фактически сдвинутый на юго-восток новый центр Москвы на реке».
Юрий Григорян: «Работая над концепцией ЗИЛа, мы работали с несколькими стратегиями, первая — это стратегия по развитию Москвы-реки. Стратегия сохранения выразилась в том, что, помимо планировочный структуры, мы сохраняем бульвар как конструктивистский артефакт, а также подлинные фасады конструктивистских памятников. Важнейшей в проекте является стратегия общественного пространства — т.е. весь этот девелопмент по сути встает в „Парк Горького“ — такое интенсивное общественное пространство, где будет набережная, бульвар и парк, связанные системой улиц. Очень важна кураторская стратегия — в архитектуре она выражается в том, что застройщик пригласил выдающихся современных архитекторов и развивает уникальный культурный проект — новый театр и филиал Эрмитажа.
Кураторство социальной жизни на полуострове, недалеко от Кремля, это возможность в будущем создать уникальные стандарты жизни, речь идет об определенной социальной и культурной автономии этого полуострова, когда все будет закончено».
Asymptote проектирует на ЗИЛе два ключевых объекта — башню — своего рода «маяк» в самом начале центрального бульвара, а также филиал Эрмитажа неподалеку.
— Начнем с того, что Ваше здание — гораздо более сложный образ, по сравнению с традиционными небоскребами. Откуда родилась эта идея?
Хани Рашид: Да, мы рассчитывали создать высотное здание, которое отличается от типичного небоскреба, покрытого плоским стеклом. Большинство из них создается на базе одной и той же концепции, поэтому и дизайн у них схожий. Для мня в этом проекте были важны две вещи: с одной стороны, я хотел, чтобы сама по себе эта архитектура ощущалась как орнаментальная, в ней должна чувствоваться какая-то красота и увлекательность, которые выделят это здание из других высоток. С другой стороны, это добавление дополнительного кубического объема внутрь пространства здания, удваивающего его выразительные свойства. В этом решении я вдохновлялся видом, открывающимся из окон моего офиса в Нью-Йорке на все эти небоскребы и их историю, разворачивающуюся передо мной. Поэтому, когда я приехал в Москву, я думал о том, как построить здание, отличное от того, что я видел, и понял, что если построить два или три здания, связанных в одном пространстве, вместе они будут более интересными. Это создаст контраст одной архитектурной формы, расположенной над другой.
Таким образом, первая идея, которая меня вдохновила, это идея здания, которое выглядит так, будто составлено из двух или трех небоскребов вместе взятых, как некий коллаж.
— А какая функция расположилась в этом висящем кубе?
— На данный момент это полностью жилая функция, но там есть разные типы квартир: в самом кубе, в зоне «фасеточных» окон, рядом с проходной частью здания. Поскольку проходная часть включает в себя также что-то типа подвесного парка, людям, которые живут над ним и над этой проходной зоной, открывается совершенно другая панорама. Также это пустое пространство посередине здания имеет большое значение, поскольку оно визуально разбивает впечатление от массивности высотки.
— Вообще, небоскреб — это такая интернациональная история. Чем этот московский небоскреб, строящийся в контексте ЗИЛа, отражает гений места?
— Если вы посмотрите на него, вы сразу поймете, что это промышленный объект. С самого начала, когда я приехал в Москву и посетил площадку ЗИЛа, меня вдохновило, что это были целиком и полностью заводские здания, обладающие невероятной силой, так что в некотором роде это стало большим высказыванием на тему механистического происхождения всех вещей и объектов. Эта высотка не смогла бы быть построена больше нигде в мире. Идея заключалась в том, чтобы она выглядела как некое устройство, некая машина.Так что, это «машинная» эстетика, но опасность заключалась в том, чтобы не делать из нее эстетику в стиле «хай-тек» и романтизировать машину.
Идея заключалась в создании своего рода абстрактной скульптуры на тему машин и красоты их машинных орудий.
Я раз десять пересмотрел фильм «Человек с киноаппаратом» Дзиги Вертова в Нью-Йорке в поисках вдохновения для этого проекта в России. В фильме Вертова есть прекрасные кадры, на которых показаны разного рода дрели, штамповка объектов, производство и воспроизводство вещей. Для меня это удивительный опыт — работать на этом заводе. Как я себе представляю, Вертов должен был снимать где-то здесь, хотя даже если он делал это и не на ЗИЛе, все же это был один из самых больших заводов в СССР…. Для меня идея здания, хотя я и не говорил о ней в своей презентации, поскольку, в общем-то, не придаю этому большого значения, заключается в том, что это прекрасное, элегантное, утонченное и выверенное здание-машина.
Меня попросили спроектировать своеобразную проходную башню, и идея заключалась в том, чтобы создать не то чтобы памятник, а своего рода поэму об этом заводе, обо всех людях, которые здесь жили, об их жизнях, истории этого места, изложенную современным языком.
Я очень верю в современную абстракцию в искусстве и архитектуре — привнести математику и элегантность в объект — вот где настоящая задача. Так что, да, это математическая поэма об истории ЗИЛа. Вообще-то на самом деле вы задали мне правильный вопрос. Поскольку это то, к чему действительно все сводится в этом проекте.
— Уточняющий маленький вопрос: могу ли я сравнить эту «машинную эстетику», которую вкладывают в этот проект, с проектами начала XX-го века, с проектами авангарда?
— Я задавал себе этот вопрос, когда начал работу и над музеем (музейный центр «Эрмитаж-Москва — ред.), и над башней. Я многому научился у русского конструктивизма, начиная с тех времен, когда проходил обучение в магистратуре. И всегда считал, что когда вы приезжаете и работаете в России, все, что вы хотите делать — это такой идеализированный конструктивизм. Но вопрос, который я себе задаю, заключается в том, что именно идеализирует этот конструктивизм. Я считаю, в свое время он представлял в идеалистическом духе эпоху машин, вычленяя в чистом виде эту эстетику, эти выдающиеся крупные горизонтальные формы, которые будут сохранены для будущего. Так что вернуться для меня ко всему этому означало, так сказать, использовать красоту и силу конструктивистской модели и снова привнести их в современную архитектуру, но не делать из этого главной темы здания.
То, чего я не хотел, так это того, чтобы здания выглядели в стиле конструктивизма, но, как ни крути, это их происхождение, ДНК, история, ведь конструктивизм подразумевал художественное отражение истории России и вписывал ее в культурном плане в историю модернизма. Так что я хотел найти способ продолжить эту историю. Думаю, что таким людям, как Эль Лисицкий или Густав Клуцис, это здание бы очень понравилось. Поскольку каких-то сто лет назад они мечтали о возможности создания таких зданий, как это, но они не могли их построить. Но они знали, что будет такая возможность. Так что я считаю важным рассматривать эти здания как некую отсылку и проявление уважения к искусству и истории конструктивизма.
«Новаторская архитектура необязательно должна быть дорогой и претенциозной»
Хани Рашид приезжал в Москву, чтобы прочесть лекцию «Московский опыт» в рамках летней программы Института медиа, архитектуры и дизайна «Стрелка».
Хани Рашид на лекции в Институте «Стрелка» © Alex Nedorez / Strelka Institute
Лекция Хани Рашида в Институте «Стрелка» © Alex Nedorez / Strelka Institute
Архи.ру:
– В Москве всех очень интересует ваш будущий музей на ЗИЛе – филиал Эрмитажа. У нас еще нет ни одного многоэтажного музейного здания, да и в мире такие нечасто встречаются. Как вы планируете распределять выставочные залы по этажам, друг над другом или как-то иначе?
– Одной из ключевых идей в решении нашего проекта было то, что мы предложили новое отношение к тому, как смотреть на искусство, как воспринимать его. Для «традиционного» современного искусства в здании будут «обычные» галереи, с белыми стенами, ясным непрерывным пространством и т.д. Однако, одновременно там будут менее привычные пространства, сквозь которые будет двигаться посетитель и где художникам будет предложено создавать уникальные произведения и, возможно, проводить эксперименты. Также в музее запланированы пространства, пригодные для экспонирования очень крупных работ, возможно, высотой до 30 м, к примеру.
Филиал Государственного Эрмитажа на территории бывшего завода ЗИЛ © Asymptote – Hani Rashid & Lise Anne Couture
Филиал Государственного Эрмитажа на территории бывшего завода ЗИЛ © Asymptote – Hani Rashid & Lise Anne Couture
Если вы задумаетесь об истории музейной архитектуры и того, как люди с точки зрения истории и традиции смотрели на искусство в общественном пространстве, в таком контексте важно проанализировать более старые музеи. В XVIII – XIX веках отношения между зрителем и произведением искусства рассматривалось как нечто сакральное и во многих аспектах «галерейное» пространство в том виде, в котором оно существует сейчас, придерживается таких динамики и позиции. В то же время, этот тип зрительного опыта часто подвергался сомнению, наиболее значителен пример из середины XX столетия – знаменитый Музей Гуггенхайма Фрэнка Ллойда Райта в Нью-Йорке. В первую очередь, ротонда этого музея создала новые отношения между зрителем и искусством, где искусство не только можно было видеть в разных ракурсах и разных, уникальных перспективах, но и сами посетители музея были выставлены на показ и тем самым дополняли коллективное восприятие искусства. Далее, в Турбинном цехе Галереи Тейт Модерн в Лондоне специально заказанные для него крупномасштабные работы создавали «события», вовлекавшие посетителей [в свою орбиту], превращая таким образом опыт рассматривания искусства из пассивного в активный и даже интерактивный опыт и представление.
Филиал Государственного Эрмитажа на территории бывшего завода ЗИЛ © Asymptote – Hani Rashid & Lise Anne Couture
Филиал Государственного Эрмитажа на территории бывшего завода ЗИЛ © Asymptote – Hani Rashid & Lise Anne Couture
Филиал Государственного Эрмитажа на территории бывшего завода ЗИЛ © Asymptote – Hani Rashid & Lise Anne Couture
Говоря конкретно об этом аспекте нашего проекта музея, мы стремились соединить опыт «смотрения» на искусство в четко спроектированных залах (с точно продуманным освещением и т.д.) со «случайными» действиями посетителей, которые также приглашаются к движению внутри разнообразных промежуточных архитектурных объемов и сквозь них, чтобы взглянуть на искусство уникальным образом – с разных точек зрения, которые способствуют совершенно новым прочтениям и, как я надеюсь, новому пониманию. Посредством планировки и функциональной программы музея, созданных таким образом – как «разъединяющие» или, возможно, даже «разрывающие» – возникает череда помещений и пустот, которые, если воспринимать их одно за другим, снижает или преуменьшает определенные «ожидания» по поводу того, как надо воспринимать музей современного искусства. К примеру, идея центрального атриума как авторитарная и четко определенная, которую установил нью-йоркский «Гуггенхайм» в середине прошлого века и дальше подчеркнул «Гуггенхайм» в Бильбао Фрэнка Гери, для проекта которого она – ключевая. Многие новые музеи сегодня используют атриум как путь, на котором расположены белые галереи-«коробки». Это для нас проблематично, по сути как способ переживания искусства – это клише, которое надо вновь поставить под сомнение.
Хани Рашид на лекции в Институте «Стрелка» © Alex Nedorez / Strelka Institute
– В связи со всей территорией ЗИЛа существует проблема: это будет почти полностью новый район, а такая застройка нередко бывает безжизненной и искусственной. У вас есть немало проектов новых территорий для разных городов мира. Как можно в случае новой застройки предотвратить эту искусственность?
– Я согласен, что может быть сложным предотвратить этот синдром, если экономика и политика служат двигателями для таких проектов. Между тем, в случае ЗИЛа и автор генплана Юрий Григорян со своим бюро «Меганом», и наш клиент Андрей Молчанов и его «Группа ЛСР» очень заинтересованы в том, чтобы избежать такой проблемы. Они с самого начала попросили нас быть чуткими и вдумчивыми по отношению к территории ЗИЛа, включая ее здания, ее историю и наследие, в то время как нам одновременно были поручено спроектировать в этом контексте что-то новое, «освежающее» и мощное – как катализатор цельного развития этой территории. Это и есть наша цель.
Наше здание для Музея современного и новейшего искусства Эрмитажа (Hermitage Modern Contemporary Museum) будет располагаться на Бульваре искусств, занимающем центральное положение в генплане Юрия Григоряна. Жизнь на ЗИЛе будет организована вокруг культуры, включая современное и новейшее искусство. [Существование] музея свидетельствует о том, что застройка этой территории действительно рассматривается как значительный культурный проект. Я думаю, что это на самом деле главная идея Андрея Молчанова – достичь этого на всей территории ЗИЛа. Новый музей, наряду с другими объектами культуры, которые запланированы для этой территории, спроектирован так, чтобы избежать возможной безжизненности и стерильности, которые характерны для некоторых новых районов.
Башня на территории бывшего завода ЗИЛ © Asymptote – Hani Rashid & Lise Anne Couture
– У вас будет еще одно здание на ЗИЛе, 150-метровый жилой небоскреб?
– Башня ЗИЛ – это очень элегантное произведение современной архитектуры, не похожее ни на одно другое здание в мире. Я думаю, оно станет уникальным дополнением к московскому ландшафту.
Башня на территории бывшего завода ЗИЛ © Asymptote – Hani Rashid & Lise Anne Couture
В обоих наших проектах для территории ЗИЛа мы изучили ее историю в отношении к российской современности (modernity) и истории искусства этого периода. Я сам восхищаюсь конструктивистами, особенно художником-конструктивистом Густавом Клуцисом. Клуцис создавал очень интересные «радиоораторы» и другие работы в начале XX столетия. На наш проект башни на ЗИЛе повлияли эти динамичные и сильные сооружения, а также живопись и другие произведения Владимира Татлина, Эль Лисицкого и некоторых других мастеров этого важного периода истории искусства и архитектуры в России.
Башня на территории бывшего завода ЗИЛ © Asymptote – Hani Rashid & Lise Anne Couture
И башня, и музей также созданы под влиянием самого ЗИЛа, его старых цехов, замечательной истории и наследия. Я много раз посмотрел невероятный фильм Дзиги Вертова «Человек с киноаппаратом», чтобы лучше понять чувства и эмоции, а также динамику и эстетику, которые можно извлечь из прежней энергии процесса сборки машин и великолепия этих заводов – особенно ЗИЛа.
Башня на территории бывшего завода ЗИЛ © Asymptote – Hani Rashid & Lise Anne Couture
Наш проект музея был также вдохновлен русским конструктивизмом, особенно «проунами» Эль Лисицкого. Тем не менее, в обоих случаях – башни и музея – прямые цитаты и явно выраженное эстетическое сходство не очевидны и не предполагались. Это не постмодернистские проекты, и мы не ставим своей целью сделать эти работы похожими на здания эпохи конструктивизма, вообще здания прошлого. Скорее, мы стремимся пробудить дух – основу столь многих радикальных идей, которые конструктивисты выразили в своем мощном, революционном формальном подходе к по-настоящему динамической пространственности.
Башня на территории бывшего завода ЗИЛ © Asymptote – Hani Rashid & Lise Anne Couture
Проект музея также вдохновлен несколько более неожиданными источниками, включая русскую пейзажную живопись XIX века. У прекрасных и одновременно «стойких» пейзажей этого времени – сильное внутреннее свечение и эффект атмосферы. Я хотел бы, чтобы это здание тоже вызывало эти ощущения – в сочетании с вдохновленными «проунами» внутренними объемами и пространственостью.
Башня на территории бывшего завода ЗИЛ © Asymptote – Hani Rashid & Lise Anne Couture
Еще один важный аспект, который надо учитывать при обсуждении музея и башни – это сама градостроительная концепция Бульвара искусств, где главное внимание будет отдано учреждениям культуры, включая центр исполнительских искусств, театр кукол, большой «арт-парк» и другие проекты. Весь план для ЗИЛа – результат видения Андрея Молчанова, который действительно понимает, что строительство жилья требует более глубокого размышления о других аспектах человеческого измерения.
Башня на территории бывшего завода ЗИЛ © Asymptote – Hani Rashid & Lise Anne Couture
Молчанов специально ездил в Нью-Йорк и Лос-Анджелес, а также в разные европейские города, чтобы пригласить «международных» архитекторов сделать проекты для ЗИЛа. Он попросил нас, в частности, создать нечто очень особенное и очень чуткое по отношению к истории Москвы и ЗИЛа.
Башня на территории бывшего завода ЗИЛ © Asymptote – Hani Rashid & Lise Anne Couture
Я полагаю, что Молчанов хорошо понимает особенности ситуации, когда видные архитекторы из-за рубежа приглашаются поработать «локально» – что в таком случае мы будем особенно внимательны к особым свойствам места и города. Нас попросили спроектировать два очень сильных и привлекательных здания, расположенные рядом с другими хорошо продуманными зданиями, интересными проектами жилья и общественными пространствами. Я должен добавить, что это очень хорошо, что Юрий Григорян вместе с Андреем Молчановым решили сохранить в мастерплане некоторые из старых корпусов, что позволит некоторым особенностям первоначальной территории стать в нетронутом виде неотъемлемой частью новой истории ЗИЛа.
Башня на территории бывшего завода ЗИЛ © Asymptote – Hani Rashid & Lise Anne Couture
Башня на территории бывшего завода ЗИЛ © Asymptote – Hani Rashid & Lise Anne Couture
Башня на территории бывшего завода ЗИЛ © Asymptote – Hani Rashid & Lise Anne Couture
Башня на территории бывшего завода ЗИЛ © Asymptote – Hani Rashid & Lise Anne Couture
– Вы проектируете для разных стран мира, при этом везде – свои традиции, свой уровень строительных технологий. Как вы работаете с этой разницей?
– На этот вопрос есть два ответа. С одной стороны, так как мой отец был родившимся в Египте и учившимся в Париже художником-абстракционистом, а моя мать была британкой, я, по сути, культурный «гибрид». Кроме того, мои родители покинули свои родные страны и переехали в Канаду, где я и вырос. То есть я рассматриваю себя как своего рода «культурного кочевника», так что независимо от того, где я работаю в плане места и культуры, у меня есть чувствительность к тому, что я мог бы назвать «ДНК» места. Ребенком я жил в стольких странах, и, как для наследника двух очень разных культур, для меня было необходимым развить эту чувствительность, это чутье просто как вопрос выживания и как средство для понимания того, где я нахожусь в конкретный момент времени.
С другой стороны, так как мы проектировали и строили для разных городов и контекстов, у каждого проекта есть свои уникальные ограничения, обусловленные конкретным местом, «повесткой дня», программой, экономикой и т.д. Многие возможности, которые приносит каждое местоположение, уникальны, и их нам требуется «извлечь». Мы не из тех архитекторов, которые проектируют одинаковые проекты для разных мест по всему миру, невзирая на контекст. Скорее, мы проектируем здания, подогнанные к программе и бюджету, как в этом случае, не слишком экстравагантные или чрезмерные. Нашим намерением всегда было сделать наши работы сдержанными и одновременно интеллектуальными с особым вниманием к выбору строительных технологий и местных материалов. В то же время, мы утверждаем, что постройка должна быть очень передовой, поэтому мы ищем подход, который позволяет достичь высоких результатов. Еще один ключевой аспект – выбор команды проекта, что во многом похоже на создание оркестра: выбор правильных людей, компонентов, поиск правильных техник, средств и методов. Прекрасная команда, с которой сотрудничаешь во всех аспектах проектирования, определяет конечный успех дела, в какой бы точке планеты проект ни располагался [сопровождением обоих проектов Asymptote для ЗИЛа занимается бюро SPEECH – примечание Архи.ру].
Эти два наших московских проекта будут важны не только потому, что они неотъемлемая часть нынешней российской ситуации, но также и потому, что они будут новаторскими и уместными с точки зрения культуры, технологий и экономики. Мы надеемся, что они будут важны также и для местных жителей, что их будут воспринимать как актуальные и одухотворенные работы. Эти проекты Asymptote отдают должное архитектуре, делают это своей главной темой, и, чтобы достичь этого, они не должны быть дорогими или претенциозными. Для нас принять этот вызов – очень реалистичная цель, потому что, как видите, мы не из тех архитекторов, которых нанимают позолотить ванную комнату или танцевальный зал (смеется).
Хани Рашид на лекции в Институте «Стрелка» © Alex Nedorez / Strelka Institute
– Как вы получили этот заказ? Вам его предложили, или был конкурс?
– Я познакомился с Андреем Молчановым в Москве прошлой зимой, и потом он попросил меня спроектировать башню для ЗИЛа (ZIL Gateway Tower). Когда мы показывали ему наше портфолио работ, его заинтересовал наш проект для конкурса на Музей Гуггенхайма в Хельсинки, и я полагаю, что, после переговоров с директором Государственного Эрмитажа Михаилом Пиотровским, нам предложили разработать проект филиала ГЭ в Москве, предназначенного для экспозиции современного и новейшего искусства. Я думаю, что и Молчанов, и Пиотровский знают, что, несмотря на то, что нас называют архитекторами-«звездами», мы не настаиваем на определенном стиле или догматическом подходе, скорее, верно обратное: мы всегда ищем свежий, новый угол зрения на каждую ситуацию. Благодаря счастливому стечению обстоятельств, в течение многих лет у нас с Михаилом Пиотровским случались интереснейшие беседы о том, как можно проектировать новые музеи – уникально и убедительно. Итак, обстоятельства складывались в общую картину в течение долгого времени, но теперь мы очень заняты работой над двумя замечательными проектами в Москве – и польщены этим.
Лекция Хани Рашида в Институте «Стрелка» © Alex Nedorez / Strelka Institute
– Как вы относитесь к конкурсам, особенно крупным международным, как недавний – на проект Музея Гуггенхайма в Хельсинки? Конкурсы обогащают архитектурную культуру, или архитекторы лишь тратят на них свое время?
– Архитектурные конкурсы как идея – очень важны и полезны для нашей профессии. Я сам совместно с Лиз-Анн Кутюр выиграл наш первый конкурс, когда мне было только 27 лет. Проект назывался «Ворота Лос-Анджелеса» (Los Angeles Gateway), это был международный конкурс. Заданием было создать мемориал нового монумента, увековечивающего иммиграцию в США из Тихоокеанского региона. Это было очень важным для нашей карьеры и для основания нашего бюро, Asymptote. Поэтому я думаю, что конкурсы, действительно, очень важны, особенно для молодых архитекторов. С другой стороны, сегодня конкурсы, как представляется, становятся все более эксплуатационными. Мне кажется, что «заказчики» (как вы здесь называете клиентов) все чаще устраивают конкурсы, чтобы просто получить идеи задешево – если вообще не бесплатно. Да, можно сказать, что мы, архитекторы – немного мазохисты, раз принимаем участие в таких конкурсах, даже если знаем, что возможный результат – лишь потеря денег и времени. Мы сами вложили огромный объем времени, энергии и ресурсов в конкурсы, но, тем не менее, и сегодня мы продолжаем в них участвовать: это странный аспект нашей профессии. В последние годы можно видеть еще больше злоупотреблений в этой системе использования архитекторов для «изучения» проблемы или «возможного» проекта: я ощущаю рост такой эксплуатации конкурсной идеи, когда архитекторы-участники остаются в итоге ни с чем. Это может быть, отчасти, из-за в очень быстрого и поверхностного распространения картинок, образов через Интернет за счет потери более глубокого уровня дискуссии.
Мы недавно приняли участие в крупном и важном конкурсе в Нью-Йорке, и – как безумно это ни звучало бы – заказчик в итоге решил не приглашать к сотрудничеству ни одного из 14 видных архитекторов и строительных консорциумов, которые участвовали в этом длившемся много месяцев процессе, а вместо этого без всяких объяснений выбрал вообще не участвовавшего в конкурсе архитектора. Я думаю, это пример злоупотребления, которое очень негативно влияет на нашу профессию.
Конкретно конкурс на Музей Гуггенхайма в Хельсинки, который вы упомянули, был еще одним ярким примером полной абсурдности текущего состояния конкурсной системы. В конце концов, насколько хороши или плохи победители (и я думаю, что эти победители вполне хороши, между прочим) – это не имеет никакого значения. Учитывая то, что на конкурс было подано почти 2000 проектов, только подумайте о том глобальном усилии, которое было приложено для их создания – это поразительно, когда думаешь об этом, и, в итоге, выбирать среди них лучший проект – это как искать иголку в стоге сена. Я уверен, что там были сотни интересных, провокационных работ, которые даже не прошли во второй тур, не говоря уже о призовых местах.
Часть проблемы – в том, что само архитектурное сообщество не способно в достаточной степени самоорганизоваться, чтобы потребовать, чтобы все конкурсы были адекватно оплаченными, правильно структурированными и профессионально организованными. Но, опять же, всегда где-то найдется архитектор, согласный поработать бесплатно или, сбив цену, обойти коллегу, поэтому, в итоге, нас всех жаль.
Хани Рашид на лекции в Институте «Стрелка» © Alex Nedorez / Strelka Institute
– Вы давно и много преподаете в разных вузах. Ваш преподавательский метод менялся со временем?
– Я начал преподавать, когда я был очень молод, и к моменту, когда мне исполнилось 28 лет, я был профессором Колумбийского университета в Нью-Йорке. Это было время до Интернета и компьютеров, и, по большей части, мои студенты сооружали по моему заданию крупные экспериментальные инсталляции. Позже, в 1996, я стал одним из основателей Paperless Design Studios в Колумбийском университете: это была амбициозная программа, я начал преподавать, используя только цифровые средства и отказавшись от бумаги, карандашей и, по сути, всех инструментов, к которым мы так привыкли с момента возникновения нашей профессии. Это был очень радикальный ход в очень интересное время. С течением времени мой преподавательский метод изменился: я все больше интересовался городом как проблемой. Сейчас в венском Университете прикладных искусств я руковожу учебной лабораторией / отделением Deep Futures. Там с моими студентами мы изучаем влияние технологий, социально-экономических тенденций, среды, вычислительной техники, цифрового формообразования и т.д. на будущее нашей дисциплины и городов. Так мой подход менялся со временем из-за меняющейся ситуации с городами и жизнью в целом.
Когда я начал преподавать в конце 1980-х, существовала очень сильная архитектурная культура, много хорошей критики, полемики и очень много теории, которую можно было обсуждать и критиковать. В то же время, были и сухие и консервативные взгляды, архитекторы и теоретики, ориентированные на прошлое, и это сочетание порождало четкое чувство, что в архитектуре действительно необходимо радикальное мышление. Я в тот момент это ощущал так же, как дадаисты, конструктивисты, футуристы и сюрреалисты в свое время, когда современное им искусство казалось им ретроградным. В 1990-е были еще более «критические» моменты и тенденции, против которых нужно было выступать, в основном, наступление корпоративной культуры в нашей профессии. Причина постоянных перемен в преподавании – в том, что ты не успеваешь оглянуться – и это случается очень быстро в наши дни, возможно, даже слишком быстро – как любая радикальная позиция поглощается статус-кво. Поэтому необходимо постоянно быть очень внимательным, если ты занимаешься исследованием и изучением границ нашей профессии, как делаю я в своей преподавательской деятельности.
Лекция Хани Рашида в Институте «Стрелка» © Alex Nedorez / Strelka Institute
Сейчас я, возможно, наиболее заинтересован в том, как определить архитектора как по-настоящему ценную фигуру в нашем обществе, «вернуть» архитектора к тому, чтобы он был ценным участником размышления, представления и, что более важно, создания наших городов, городских пространств и зданий. Мы можем думать, что архитектор по-прежнему важен в этой формуле, однако в реальности мы очень сильно сдали позиции. Сегодня, когда дело доходит до создания, формирования нашей застроенной среды, чаще всего, экономисты, политики, технологи, инвесторы, «эксперты»-консультанты и т.д. формируют политику и принимают ключевые решения. К сожалению, архитектор соскользнул вниз по этой иерархической лестнице к позиции все большего бессилия. Сталкиваясь с этой реальностью, я, когда преподаю, задаю вопрос: как мы поддерживаем и обновляем базу знаний и навыков, необходимую для того, чтобы восстановить архитектора как ключевого игрока в общественном процессе формирования застроенной среды. Вопрос стоит так: как мы, архитекторы, превратимся в важных действующих лиц, а не будем просто «соисполнителем» или еще одним консультантом среди множества других.
Со своими студентами и в своем бюро я часто использую термин «пространственная инженерия» как средство работы с этой дилеммой, и я использую этот термин, чтобы попытаться определить, что в реальности есть наше экспертное знание. В конце концов, я действительно считаю, что «инженерная пространственность» – в центре знаний и умений архитектора. Если подумать, есть художники, бескомпромиссно работающие в чистой пространственности, это их главный интерес и забота, в противоположной части спектра есть инженеры – строители, конструкторы, механики, специалисты по акустике и другим сферам, все они заняты реальностью воплощения проекта в жизнь. По моей идее, архитекторы находятся между этими двумя крайностями, в самом центре. Учитывая это все, в Вене мы исследуем нашу дисциплину с этой, возможно, странной, но важной точки зрения, где идея «архитектора» должна быть серьезно модернизирована, чтобы занять позицию этого посреднического и перекрывающего многие сферы экспертного опыта.
Когда имперский Эрмитаж встретится с индустриальным ЗИЛом — Российская газета
Для чего нужен проект «Эрмитаж-Москва»? Что в нем неожиданного? О будущем музее «РГ» рассказал директор Государственного Эрмитажа Михаил Пиотровский.
Почему вдруг Эрмитаж решил двинуться в сторону Москвы? Зачем это нужно Эрмитажу?
Михаил Пиотровский: Прежде всего это не филиал, мы говорим о выставочном центре, или «спутнике» Эрмитажа.
«Спутник», конечно, звучит эффектнее, чем «филиал». Но дело же не в названии?
Михаил Пиотровский: Тут разница принципиальная. Филиалы мы финансируем сами, у «спутников» — гораздо большая юридическая и финансовая самостоятельность. У них отдельное финансирование.
Кто тогда финансирует Эрмитаж в Москве?
Михаил Пиотровский: Все «спутники» Эрмитажа финансирует принимающая сторона. Если это в Омске, финансирует Омск. Если это в Амстердаме, то Амстердам. Они находят источники. Понятно, что в Москве это будут не деньги города, а девелоперов. Они финансируют не только строительство, но и дальнейшее существование «спутника» Эрмитажа в столице.
Да, конечно, Москва никогда не была у нас в списке тех мест, где мы собирались создавать наши «спутники». Насколько я понимаю, речь идет не только о проекте «Эрмитаж-Москва», но о целой программе развития культурных институций. Поэтому мы подумали, что в Москве мог бы быть форпост нашего проекта «Эрмитаж 20/21». Это проект, связанный с собранием коллекций современного искусства и их показом. Создание эрмитажного Музея современного искусства в Москве вполне вписывается в эту стратегию.
Вас не смущает, что в Москве планируется строительство на данный момент, кроме эрмитажного, еще трех музеев современного искусства, не считая уже существующих?
Михаил Пиотровский: Почему никого не смущает, что в Венеции, например, существует гораздо больше трех музеев современного искусства? И это не считая проектов, которые во время биеннале показываются. И мы, кстати, показывали там в этом году свой проект Glasstess, соединив в экспозиции стекла готику и современность. В Москве есть хорошая аудитория, которая современным искусством интересуется. Кроме того, у нас своей подход к современному искусству. Для кураторов Эрмитажа современное искусство лишь один из этапов его развития, который не обязательно отделять, помещая в своего рода «кунсткамеру» современности. Это искусство, которое спорит с предшественниками и опирается на историю искусств.
Это правда, что в московском «спутнике» Эрмитажа планируется показ произведений из коллекций Щукина и Морозова?
Михаил Пиотровский: Их картины могут быть включены в те проекты, которые мы покажем в Москве. Удобно, что у нас будет своя территория. Учитывая разные сложности, наличие своего пространства важно не только в Амстердаме.
По поводу своей территории… Кому будет принадлежать это здание?
Михаил Пиотровский: Девелоперу. Так же, как здания Эрмитажа в Петербурге принадлежат не музею, а государству. Схема работы такая же, как во всех наших «спутниках». Мы поставляем весь контент и полностью его контролируем. А владельцы здания обеспечивают инфраструктуру и содержание музея. Договор заключается минимум на пять лет. Дальше мы его будем продлевать. Управление музейным проектом — Эрмитажа, расходы — владельцев.
Это была ваша инициатива — предложить делать проект музея Хани Рашиду?
Михаил Пиотровский: Хани Рашида я знаю еще со времен проекта Эрмитаж — Музей Гуггенхайма в Лас-Вегасе. Он — хороший архитектор, в то же время хорошо знает музейную жизнь, новейшие технологии в музее. Я помню, как впечатлило меня построенное по его проекту здание отеля в Абу-Даби над трассой «Формулы-1». Мы оба вспоминаем, как однажды застряли на полдня в аэропорту Венеции и просто так обсуждали, какой может быть архитектура музея, если строить его с самого начала как музей.
Работа над нынешним проектом идет с активным участием Эрмитажа, нашего отдела современного искусства. Здание как бы состоит из «контейнеров»: один — для искусства модерна, другой — для классиков современного искусства, чьих работ у нас нет в коллекции, но чьи выставки можно привозить, третий — для актуального искусства.
Хани Рашид говорил, что одной из отправных точек проекта был не размер здания, а время, которое человек предположительно может провести в музее. Почему этот критерий важен для вас? Ясно же, что 24 часа люди по музею не ходят.
Михаил Пиотровский: Это очень важный параметр. Скажем, число посетителей музея важно, конечно. Но не само по себе. Гораздо важнее, как это количество посетителей соотносится с тем количеством, которое музею нужно. И тут становится важно, сколько человек находится в музее. Предел внимания — около трех часов. Если мы хотим, чтобы человек провел у нас больше времени, мы должны обеспечить его другими видами занятий или развлечений. Надо идти от поставленной задачи. Решить, что мы, собственно, хотим: сколько посетителей, каких, на сколько часов…
На самом деле это те вопросы, которые мы обсуждаем в музейном сообществе. Проект нового музея дает шанс выработанные нами критерии применить.
Да, но эти вопросы требуют изучения аудитории. В Петербурге у Эрмитажа аудитория определяется зарубежными туристами, а в Москве нужно будет работать с местными жителями.
Михаил Пиотровский: Кстати, в Эрмитаже, в отличие от других музеев Европы, главный посетитель отнюдь не иностранный турист. У нас больше отечественных визитеров. И это соотношение — повод для гордости. Но музей современного искусства, конечно, рассчитан на местных жителей. Но в Москве, судя по многим примерам, у людей уже сложилась привычка часть жизни посвящать современному искусству и связанным с ним разным событиям… Мы постараемся сделать уникальный музей современного искусства, со своей философией, опираясь на свои музейные традиции. С традициями у Эрмитажа все в порядке.
Какие «спутники» Эрмитаж еще планирует запустить?
Михаил Пиотровский: Ведем переговоры об открытии спутников Эрмитажа в Омске, Владивостоке, Екатеринбурге, Калуге. Плюс с Барселоной.
А «спутник» Эрмитажа в Лас-Вегасе?
Михаил Пиотровский: В Лас-Вегасе и Лондоне проекты закрыты. Они проработали по семь лет. Сделано то, что мы намечали. Чем хорошо название «спутник»? Спутник может быть на разных орбитах, может транслировать разные каналы…
Виртуальный удар бейсбольной битой / Архитектура / Независимая газета
Хани Рашид — архитектор, основатель бюро Asymptot (Нью-Йорк). Его проектные работы и теоретические исследования в Колумбийском университете посвящены влиянию современных цифровых технологий и медиа на архитектуру. В данный момент он научный руководитель проекта guggenheim.com — интернет-портала, объединяющего музеи Гуггенхайма в единую информационную сеть. Рашид — один из первых архитекторов, воспринимающий свое сетевое творчество с адекватностью реального проектирования. На вопросы корреспондента «НГ» сетевой архитектор ответил, естественно, с помощью электронной почты.
— Хани, для вас, как для архитектора, что такое объект guggenheim.com? Что это — здание, нечто градостроительное, ландшафтный дизайн или это что-то совершенно иное, не сравнимое с опытом проектирования в реальности? Можно ли его описать в терминах общепринятого архитектурного мышления?
— Моя работа над проектом guggenheim.com — развитие идеи о том, что цифровые медиа позволяют соединять пространственные и нарративные элементы. Создаются информационные структуры, самоценные по своим формам, самостоятельные по эстетике, как любые другие архитектурные объекты — пусть виртуальные. Это исследование, касающееся проблемы визуализации информации. Прежде я изучал эту тему на материале Нью-Йоркской фондовой биржи и в виде «виртуального Гуггенхайма» — архитектурного объекта, который был представлен на прошлой архитектурной биеннале в Венеции. Теперь — развил ее в гигантский информационный портал, существующий не на выставке, а в реальности мировой сети.
Как архитектор этого проекта, я пытался соединить информационное наполнение с новыми сетевыми технологиями, чтобы максимально расширить уже привычный для всех формат интернет-сайта, внешне все еще напоминающего страницу бумажного журнала, до всеобъемлющего и захватывающего он-лайн опыта.
— У виртуальной реальности нет запаха. Через интернет нельзя попробовать пирожок. Можете ли вы описать свои ощущения при работе с реальностью, которая обладает меньшим количеством признаков, чем наша ежедневность? Стремится ли виртуальная реальность откопировать реальность номер один и занять ее место?
— Виртуальная реальность находится на ранней стадии развития — сейчас она практически повсеместно замкнута в клетку компьютерного дисплея. Но виртуальность постепенно просочится в человеческую ежедневность. Уже существуют технология проекции информации прямо на сетчатку глаза или бесшовная одежда, чье плетение повторяет форму трехмерного скана с тела ее носителя.
Я убежден, что в будущем человечество создаст для себя некое пространственное окружение, присоединенное к виртуальным сущностям и ландшафтам. Мы изучаем, как виртуальное окружение, сгенерированное при помощи компьютера, скрывающееся за аббревиатурой CAVES (computer aided virtual environments), может вызывать к жизни новые типы пространственного, социального и тектонического опыта. Мы делаем архитектуру из размытости, цифрового снега, шума. То есть — из всего того, что в обычной ситуации не может быть основой для архитектуры. Внешне это выглядит как пространства, чьи характеристики расширены за счет цифровых технологий — здесь можно физически побродить вокруг информации.
Та сторона виртуальной реальности, которая мне наименее интересна — это как раз ее попытки повторить реальность обыденную. Оставим всю эту мимикрию для голливудских экспертов по спецэффектам и дизайнеров компьютерных игр.
— Если виртуальность все еще выполняет подчиненную роль по отношению к реальности повседневной, то могут ли они встретиться?
— Виртуальность и реальность уже встречаются каждый день — мы окружены толстым слоем всерасширяющихся и самовоспроизводящихся медиа. К тому же со времени изобретения телефона человечество уже общается виртуально. И теперь ситуация стала еще круче — мы не можем отключиться от сотовиков, обходиться без портативных компьютеров. Наши манеры, одежда и даже поведение завязаны (или даже завязли) в глянце журналов, фэшн-шоу и рекламы. Границы реальности на самом деле давно смазаны — так и живешь с ощущением, что получишь удар по голове виртуальной бейсбольной битой — в виде электронного письма, например. Сейчас и реальные пространства начинают реагировать на эту ситуацию всеобщего медийного помутнения, охватившего мир. Интернет — только первая ласточка.
Комментарии для элемента не найдены.
Архитектор Хани Рашид: «Мне неинтересно строить дворец за бешеные деньги»
Если башня — это мост из прошлого в настоящее, то «Эрмитаж» — портал в будущее. Эти два проекта — как двухактная опера. Здание музея будет облачным и почти невесомым. Мощное, незабываемое впечатление от соприкосновения с современным искусством — вот чего я добивался. Конечно, я оглядывался на санкт-петербургский Эрмитаж, но в Москве здание будет легким и современным в противовес монументальности Зимнего дворца. Моя роль как архитектора состоит в том, чтобы обеспечить работу всех служб, но остаться за кулисами, на бэкстейдже. Художники и кураторы хотят экспериментировать, показывать новое искусство, показывать старое искусство по-новому — все это будет здесь возможно. Я считаю, он действительно станет музеем будущего.
Что такое в вашем представлении музей будущего?
Возьмем «Гараж», например. На мой взгляд, он ближе всего к этому определению. Он больше похож на кунстхалле, он не обязан быть чем-то монументальным и постоянным. Очень надеюсь, что музеи просуществуют как минимум 50 лет, а то и как Эрмитаж — целых 250. С другой стороны, сегодня все чаще люди задаются вопросом, что такое вообще искусство, зачем и кем оно создается, как его показывать. Я думаю, что музей сегодня не должен делать вид, что этих вопросов нет.
Как «Эрмитаж-Москва» отвечает на эти вопросы?
Например, структурой. Он состоит из нескольких совершенно разных частей, у каждой свои функции. Центральная часть олицетворяет стабильность. Там чистые белые стены, на их фоне удобно смотреть произведения. В другой части предоставлены все возможности для экспериментов — это будет что-то вроде Турбинного зала в Тейт Модерн в Лондоне. Если художник хочет построить скульптуру высотой 30 метров — пожалуйста. Еще есть третья часть, она создана для будущего. Мы не знаем, каким будет искусство через несколько лет: как оно будет выглядеть, как создаваться. Поэтому просто оставляем для него место в здании. Это место под крышей музея, которое можно трансформировать как угодно. Скорее это лаборатория, чем выставочный зал.
Интересный подход.
Надеюсь. Потому что я хочу, чтобы в новом музее смешались стабильность традиционного музея, открытость кунстхалле, театральность биеннале и художественных ярмарок.
Maailman arkkitehdit Lumi Polar, Хани Рашид
Хани Рашид — выдающийся архитектор, известный амбициозными новаторскими проектами по всему миру.
Среди его недавних работ — два здания в Москве. Одно из зданий — 150-метровая башня завода ЗИЛ, которую построят к 2017 году.
В 1983 году Хани Рашид получил степень бакалавра архитектуры в Карлтонском университете (Канада), а в 1985 году получил степень магистра архитектуры в Академии искусств Крэнбрук в Блумфилд-Хиллз, штат Мичиган.
Академическая карьера Рашида включает посещение профессоров в нескольких университетах, включая Датскую Королевскую академию изящных искусств в Копенгагене, Институт архитектуры Южной Калифорнии (SCI-Arc) в Лос-Анджелесе, Высшую школу дизайна Гарвардского университета, Институт Берлаге в Амстердаме. и Лундский университет. С 1989 года Рашид был адъюнкт-профессором архитектуры в Высшей школе архитектуры, планирования и сохранения Колумбийского университета в Нью-Йорке.В 2004 году он получил профессуру в Cátedra Luis Barragán в Монтеррее, Мексика, а с 2006 по 2009 год он был профессором Швейцарского федерального технологического института в Цюрихе. В 2000 году Рашид представлял США на Седьмой Международной архитектурной биеннале в Венеции, Италия.
Проекты архитектора Хани Рашида
Asymptote Architecture была основана в 1989 году Хани Рашид и Лиз Энн Кутюр. Теперь это ведущая международная архитектурная компания с самыми инновационными интеллектуальными проектами, включая проекты генерального планирования, среду виртуальной реальности, а также интерьеры и т. Д.
ДостиженияAsymptote в области инженерных решений и экологической устойчивости предоставили практике широкий и мощный взгляд на все аспекты архитектурного проектирования зданий и городского планирования. В 2004 году компания Asymptote Architecture была выбрана архитекторами проекта Metamorph, Девятой Венецианской биеннале архитектуры. Asymptote Architecture была удостоена престижной премии Фредерика Кислера в области архитектуры и искусства в знак признания исключительного вклада в прогресс и слияние искусства и архитектуры.
Asymptote также включает некоторые громкие внутренние работы, такие как расширенная торговая площадка Нью-Йоркской фондовой биржи [6], американские флагманские магазины Carlos Miele и Alessi и магазин Carlos Miele в Париже.
Среди других проектов — победившая в конкурсе выставка Всемирного бизнес-центра Solomon Tower в Пусане, Южная Корея в 2007 году, крупномасштабный культурный, гостиничный и исполнительский комплекс искусств в Пенанге, Малайзия, и башня Страта в Абу-Даби.
.Архитектор Хани Рашид обсуждает свой дизайн Missoni Baia — Отчет Робба
Уже более 60 лет итальянский дом моды Missoni создает красочные узоры и вычурный дизайн, которые привлекают внимание как на подиумах, так и за их пределами. Поэтому, когда архитектор Хани Рашид (который вместе с Лиз Энн Кутюр основал Asymptote Architecture) работал над дизайном первых в мире резиденций бренда, он взял реплики из минималистских и кинетических работ американских скульпторов, таких как Сол Левитт и Дональд Джадд, чтобы преодолеть разрыв. между модой и искусством.
«Эти художники прославляли чистоту, музыкальность и красноречие совершенной формы, и на основе этой ДНК была задумана эта башня, как дань элегантному и новому Майами», — говорит Рашид. «Во всем здании есть артистизм. Когда входишь в здание, чувствуешь, будто попадаешь внутрь скульптуры ».
Missoni Baia, проект из 249 блоков, разрабатываемый OKO Group, был заложен в прошлом месяце вдоль залива Бискейн. Текущие цены колеблются от 500 000 долларов за квартиру с одной спальней до 3 долларов.5 миллионов за пентхаус с шестью спальнями. Строительство планируется завершить в 2020 году.
Robb Report поговорил с Рашидом, чтобы обсудить, почему он решил стать архитектором и как его фирма создала вычурное здание, подходящее для культового бренда.
Что вдохновило вас стать архитектором?
Я стал архитектором в результате раннего интереса к кино, фотографии и искусству. Я вырос с отцом, который был опытным художником-абстракционистом и скульптором, поэтому для меня было второй натурой отказаться от художника и стать архитектором.Мне пришло в голову, что все эти занятия были пространственными. Для меня архитектура имела наибольший потенциал как средство преобразования пространства и идей в форму и содержание. Сегодня наша практика активно занимается современным искусством, как основным направлением деятельности, так и такими проектами, как Эрмитаж, современный музей, который мы строим в Москве. Кроме того, наша работа связана с архитектурной практикой, которая рассматривает искусство, формы, инновации и красоту как постоянные заботы.
Рашид с Lise Anne Couture.Дуэт стал соучредителем Asymptote Architecture. Фото: Жан-Франсуа Жосо / Luxproductions.com
Каким было ваше видение Missoni Baia?
Мы опирались на важные минималистские картины и скульптурные практики в основном американских школ мышления середины и конца 20-го века, такие как работы Сола Левитта, Дональда Джадда и Джозефа Альберса, а также изящные математические эксперименты венесуэльский скульптор Хесус Сото и другие.Архитектура чистая и изысканная, в ней есть то, что я вижу как сложенные друг на друга стеклянные виллы, организованные вертикально к небу, очерченные мощной минималистичной скульптурной рамой, которая архитектурно связывает их вместе.
Прибытие Фото: предоставлено Missoni Baia
Ранее вы говорили о том, что вход в здание ощущается как вход в скульптуру. Каким вы видите здание как продолжение искусства?
Минимальная скульптура, живопись, музыка и даже кино — все они соответствуют одному важному критерию: работа с помощью своих, казалось бы, тихих жестов и нюансов резонировала со светом и пространством и была математически чистой прежде всего.То же можно сказать и о нашей архитектуре. Это здание не минималистично в том смысле, что в нем используется несколько жестов, чтобы вызвать единое целое, а скорее оно прославляет физическое окружение, горизонт Майами, залив Бискейн и его отражения от воды — и, тем самым, резонирует с его присутствием как оптические и пространственные явления, гармонирующие с увлекательным культурным «шумом» города. Таким образом, дизайн здания — это не только художественный жест, но и произведение, основанное на художественных жанрах и мотивах, которые говорят о Майами как о городе 21-го века, находящемся в состоянии постоянного роста и развития.
Какие материалы будут использованы в проекте?
Самый инновационный материал — это стеклобетон, армированный стекловолокном, для ограждения мега-ребер. В интерьере здания использованы и другие интересные материалы, выбранные Paris Forino при консультации и сотрудничестве с семьей Миссони. Что касается архитектуры, мы искали чистые, оптически привлекательные материалы, чтобы усилить ощущение элегантности и роскоши. Дизайн башни Missoni Baia воспевает музыкальные минималистичные формы как способ стабилизации и гармонизации нового развивающегося горизонта Эджуотера в постоянно меняющемся городе Майами.
Бассейн Фото: предоставлено Missoni Baia
.